Письмо

Мое воображение посетила мысль о том, что весь исход будет благоприятен. – Я все не мог стряхнуть (да и не хотел) этого дивного ощущения от только что виденного. Мне так невероятно сильно захотелось в той комнатной темноте благоприятности, что я переставал отделять желание от действительности, которая, конечно же, была не ясна. Но они в моей голове переплелись, подобно вьюнам. И счастье начинало стекаться серебряными ручьями из темноты, разбавленной окном. Я просто не верил в плохое, в ее негодование – это казалось невозможными, этому не было места в картине мира. Никакого. Тело мое словно делалось рослым и крепким, иным – под стать духу, обраставшему своей духовой плотью. Я готов был выслушать ее прямо сейчас, я хотел прямо в тот момент с ней поговорить (отчасти, может быть, зная, что это невозможно из-за позднего часа); и я готов был всех простить – от радостного и светлого чувства, царившего на душе, и был в ту минуту не способен на злость.

Не вытерпев, будучи взбудоражен, я сел на кровати, стараясь вспомнить, где лежит кофта. Еще через минуту я тихо вышел в коридор и посмотрел на часы. Было начало четвертого – минут двенадцать-тринадцать. Я направился в другой конец этажа, сполоснул лицо водой и, набрав в рот воды, долго полоскал в задумчивости рот, после чего заперся в одной из кабин туалета, вытер об одежду руки, сел на корточки и закурил. Капли подсыхали, иногда щекотно скользили по лицу, так что хотелось их отереть. Я слушал безлюдье, свой же дым, воду… и снова иногда пробегали мурашки от мыслей и неоднозначности.

Завтра, то есть уже сегодня, она придет (или может не прийти?) после двух, когда завершатся по обыкновению у нее занятия, думалось мне. Но ждать ее следовало вечером. Вторая половина дня – лекции, на которые она может и не пойти, но, скорее всего, пойдет. Как она отнеслась к письму!? Какими были ее глаза, когда она читала? Многое бы я отдал, чтобы знать о том загодя. Поверила? О чем подумала в первый миг и потом? И, опять же, какими были глаза.… Как отнеслась? Что делали губы?

И снова думал о том, что сейчас больше всего на свете боюсь ее. Что взгляда ее не выдержу подавно – меня зальет стыд. Весь день я буду холодеть и замирать от женских голосов и стуков в дверь, думая под удары сердца: пришла…, понимая, что лицу моему не хватает крови. Я даже не допустил того, что Лена может вовсе промолчать. По какой-то причине это даже не приходило на ум. Наше с ней объяснение представлялось неотвратимым. Иногда я несколько раз подряд глубоко вдыхал и выдыхал, чтобы хоть сколько-нибудь успокоиться.

На обратном пути я снова свернул в умывалку, к ряду грязных белых раковин с постоянно забитыми стоками, смочил лицо и побрел обратно в комнату. Было уже около четырех. Для чего-то открыл учебник по хирургии, пытаясь читать текущую заданную на днях тему – о переломах, fracturae, преодолевая настигавшую все сильнее усталость, едва ли не обморочность от того, что толком за весь день не ел; и ото всего вкупе тянуло в сон. Хотя еще немного времени назад казалось, что совсем почти не хочется спать.

…нарушение целостности кости, вызванное воздействием…

Может что-нибудь себе сломать…Ведь был же студент, который разбежавшись сиганул с лестницы, успев сунуть руку в прутья перил, чтобы не идти на последнюю пересдачу. Или этого не было, а попросту кем-то выдумано? Вместо этого я положил учебник и, стараясь не произвести шума, заправил кровать, освещаемый бледной очень часто мерцающей (так что мерцания сливались в почти непрерывное свечение) настольной лампой дневного света. Положил сверху и поправил подушку, после чего снова вернулся за стол, устланный развернутой газетой, хранящей книгу от жирных пятен на обеденной клеенке.

…В зависимости от линии… – косые, поперечные, оскольчатые…раздробленные…

Естественно, что я ничего не сломаю, как, впрочем, и не выучу. Как демон? И почему меня сейчас это интересует?

…Клиническая картина складывается из общих и местных проявлений. А как же иначе? Если бы я мог, то написал бы песню «маленького существа» – сопливого, смешного, и вдобавок некрасивого, со своими смешными живыми желаниями, от которых, может, горя не меньше и страданий тоже; радостного, с крохотными ладошками и подспудным ожиданием обиды – от привычки наверное. Целый мир, от которого я не могу так просто отвернуться, потому что честен, потому что не могу прощать по необходимости, да и еще что-то держит. О том «что» – неприятно думать, неприятно. Слишком как-то мучительно и волнительно – может обернуться так, что все выйдет не так вовсе, а совершенно по-другому.