Письмо на желтую подводную лодку

У Оли были давние принципиальные разногласия с литературой, а точнее с литераторшей. Ветеран партии и заслуженный учитель Вера Павловна, гордившаяся принадлежностью к советской педагогике чуть ли не с двадцатых годов и, естественно, давно перешагнувшая пенсионный возраст, лишала своих учеников права на собственное, самостоятельное мнение. Это как раз и было главной причиной их противоречий.

На очередном уроке учительница, которую острые языки за пламенный партийный пафос и стальную непререкаемость суждений, звучавшие не то что в каждом слове — в самой интонации ее голоса, переименовали из Веры Павловны в Веру Напалмовну, в свойственной ей манере заявила седьмому «А»:

— Вы уже давно не октябрята и должны всерьез задуматься, кем быть, каким быть! Вопрос поставлен, ваша задача — дать честный и принципиальный ответ. Начните с малого — с самоанализа…

Часть класса озадаченно хмыкнула.

— Да-а-а… День в школе как год в психушке, — тяжко вздохнула учительница. — Вижу, вам, как всегда, нужно все в рот положить и разжевать. Я хотела сказать, загляните в себя, подумайте хорошенько и ясно изложите на бумаге, чего вы, советские школьники, хотите добиться в жизни. Пусть сочинение на эту тему будет вашим домашним заданием на каникулы. Теперь все понятно?

Всеобщее унылое молчание было знаком того, что семиклассники усвоили сказанное литераторшей.

Дома Тиллим решил не откладывать работу над сочинением в долгий ящик: по опыту знал, что в зимние каникулы вряд ли заставит себя браться за какие-либо школьные дела. Вечером, устроившись напротив большого зеркала, мальчик пристально вгляделся в собственное отражение, мысленно обращаясь к нему с вопросом «кем быть?», будто таинственный зазеркальный Тиллим был рассудительнее и сосредоточеннее находившегося в комнате, к тому же вдруг захотелось поиздеваться над глубоко философским советом Напалмовны и заглянуть в себя в буквальном смысле. Двойник упрямо молчал, зато Тиллиму вспомнилось, что когда-то, в детсадовском возрасте, он заявлял взрослым, что хочет быть мусорщиком, но не от похвальной склонности к чистоте — просто ему нравился ярко-оранжевый грузовик-мусоровоз. Теперь Тиллима это позабавило, и он ухмыльнулся, а тот, кто сидел в зеркале, его передразнил. На самом деле у юного поэта и романтика была достойная мечта по поводу настоящей мужской профессии: возможно, оттого, что он летал во сне и это было восхитительно, Тиллима завораживало будущее летчика, а то и космонавта, но, как назло, у него был страх высоты. Преодолевая это недостойное мужчины чувство, он часто заставлял себя забираться на крышу небоскреба-четырнадцатиэтажки, в котором, между прочим, жила Ольга, и смотреть оттуда вниз. С крыши открывался вид почти на весь Челябинск, на остававшиеся внизу прочие здания, на заводские корпуса и трубы, и на небо, в котором лишь изредка сквозь дымную, серо-зеленую пелену смога проглядывало солнце или едва заметно моргали огоньки самолетов. «И об этом писать?» — скептически подумал Тиллим. Временами ему хотелось стать знаменитым писателем или, например, архитектором, чтобы не строить безликие, серые, похожие друг на друга, как панели, из которых они были собраны, пятиэтажки, грубо называемые взрослыми хрущобами, а возводить прекрасные дворцы, музеи, театры…

В общем, Тиллим не мог определенно ответить на вопрос, ставший темой сочинения, но у него оставался еще испытанный способ приподняться над суетой и навести порядок в душе — задать ему нужный лад могли битлы. Он поставил на проигрыватель заветный альбом «Help» и растянулся на тахте, ожидая чудесного просветления, но любимая музыка, наоборот, совсем отвлекла Тиллима от серьезного вопроса и школьных дел. Мысли блаженно потекли в совсем иное русло: впечатлительный Тиллим, поглядывая на Олино фото, которое незадолго до этого выпросил у нее «на память», принялся фантазировать, как подарит подруге что-нибудь необыкновенное — Новый год уже у самого порога! — сборник стихов Леннона (разумеется, на английском, потому что в Советском Союзе его не переводили и не издавали), а может быть, даже что-нибудь совершенно уникальное. Детское воображение все более разыгрывалось, а веки уже слипались.

Таких замечательных снов мальчик прежде не видел. Сначала где-то над головой послышался удивительно знакомый приятный голос, повторявший нараспев по-английски то ли считалочку, то ли приветственный пароль:

— Жу-жу-жу, я с тобою друж-жу!

Тиллим не спутал бы этот голос ни с каким другим — напевал сам Джон Леннон!!! И тут же с ним сплелись молодые задорные голоса остальных неразлучных ливерпульских трубадуров: Пола, Джорджа и Ринго. Еще не разобрав, откуда доносится стройное жужжание, не веря своим ушам и толком не понимая, что же происходит, Тиллим только и смог пролепетать растерянно-наивно:

— В-вы что… ж-жуки?

— Разумеется! А ты неплохо знаешь английский, старина, — мы ведь «The Beatles», — дружно подтвердили все четверо, и тут восхищенный Тиллим наконец их увидел.