Письмо. Серия «Другая сторона»

Мы с дедом ходили вдоль железки, вдоль терриконов, вдоль заброшенных помещений мясокомбината, вдоль бойни, вдоль старых зданий хлебозавода. Мы ходили мимо подстанции, где паслись козы, принадлежащие ближайшему соседу, а он жил где-то в километрах четырёх отсюда. Козы забредали под самый трансформатор на подстанции, пощипать колючки. Мы гуляли вдоль. Подстанция гудела. Дед подмечал мелочи, невидные простому обывателю, приехавшему из города гуляке. Видел какие-то обрывки газет с шифрами и кодом. Книги с тайными сообщениями. Он рассматривал знаки из рыбьих костей, кошачьих черепов, костей собак, неведомо чьих костей, что торчали из гулко-сивой земли. Останки живого и неживого постоянно говорили с ним. Мы забирались в своих прогулках очень далеко. Слишком далеко для меня. Бродили по заброшенкам, в недрах индустриальных свалок, меж брошенным ржавым заводским оборудованием, техникой. Промежду их бурых и красно-оранжевых скелетов, меж останков свай, казарм и железных динозавров. Хуже всего время обходилось в зелёным цветом. На технике его почти не оставалось, он превращался во что-то серое, буро-коричневое, голубовато-сизое, гнойное. Что пугало мыслями о конечности бытия, смерти и разрушении. Голубой же цвет просто выцветал до иссиня-молочно-дымчатого. Красные и жёлтые цвета, смешиваясь с плодами окисления железа, рождали кровавые наросты и пятна, будто тяжёлый маньяк в приступе агрессивной страсти растерзал тела этих когда-то красивых и гордых механических зверей.

Однажды мы нашли рыбьи головы. Две. Обычные. Кости были так обыденно страшны, что удивили меня и напугали своей голой мёртвой рыбьей простотой. Я воспоминаю это, как наяву, будто сейчас. Зажмуриваю глаза. Вспоминаю этот день. Железную дорогу и свалку. Головы и кусок газеты рядом. Как мы их нашли. Вспоминаю запах, голос деда, его руки. Его умение шагать между особыми слоями реальности, которые он называет в моих воспоминаниях вероятностями. Он мне показывает, как шагать по этим пластам бытия, как по обычным ступеням, будто по лестнице, словно по шпалам. По шпалам было проще всего. – Сейчас! – говорит он и мы делаем шаг. И тут же реальность начинает меняться плавно, не показывая этого откровенно, стесняясь и смущаясь в своей внезапной перемене. Изменение это едва заметно, однако тот, у кого глаза и уши, и видит, и слышит. Вот забор не на своём месте. Вот уже иной цвет ворот. Вот сместилась тропа, она проходит не там, где два часа назад. Видящим, шагающим такие изменения были понятны. Они как маркеры, показывали, что ты прибыл по месту назначения.

Я помнил тот случай с головами, это просто рыба, сказала бабушка тогда. Я помню и там, в своём воспоминании, зажимаю в руке рыбьи головы и открываю немедля глаза. И вот они здесь, в моей руке! Те самые! Плетёное кресло-качалка издаёт скрип, будто кивает, соглашаясь со случившимся, подтверждает факт. Покачивает меня на своих волнах в тугом воздухе действительности, а тетрадь лежит на коленях, принимает в себя строки живой извивающейся памяти.

*

Поднялся, взлетаю в воздух. Кувыркает. Выпадаю в окно, бью стекло. Приземляюсь на лужайке у другого дома, с рыбьими головами в руке, которые тут же роняю в траву. Это не имело никакого смысла. Я не мог его уловить, потерял едва пойманную нить. Слышу детский голос. Он не принадлежит мальчишке, похож тембр, но не то. Голос девочки. Интонации, оттенок. Я не могу ошибаться. Дом тот же, но милая девчушка, русоволосая, с выгоревшими прядями на лбу, выбегает, держит две рыбины в руке. – Рыбки! Рыбки! Пойду выпущу – голосит она, не замечает меня у крыльца, прыгает и несётся через двор к реке. Она минует ворота, вороны рубят криком воздух на клёнах у ворот. Подуло водой и очеретом.

Зажмурил глаза, под веками стало нестерпимо жечь. Вынырнул из вязкой паузы у себя в кровати, рано утром, на втором этаже. Частота смены кадров реальностей увеличивается. Я ничего не могу поделать.

Вставай и иди. Голос! Я обнимаю подушку, головная боль следует сразу за нежеланием подчиняться. Это снится. Это кошмар. Пусть всё будет результатом неудачной терапии, пусть окажется, что я сошёл с ума. Это порождает мой мозг, выжженный чередой панических атак. Пускай так. Ладно. Удар под живот бросает меня к потолку и роняет на пустую детскую кровать в другом доме.

**

Лежу. Сжимаю кулаками покрывало, голубое, простёганное, тонкое. Чувствую мягкую щекотку на руке. Кот. Повернул голове вправо, шея очень болит. Мимо кровати, где я валяюсь, идёт кот. Мой кот. Серый. – Сееерый! – улыбаюсь, нежность и тепло затапливает. Только понял, как я за него переживал. Чувства настигают меня сильно позже, их понимание, осознание. Я заплакал. Всё отчаяние этого дня или дней, жалость к себе, страх за животное, за мальчишку, может быть, и за девчонку, накатили на меня и раздавили стенки ящика Пандоры, где хранилась вся моя сила, вся стойкость, все мои чувства и переживания. Потекло, я начал реветь и не мог остановиться. Слёзы шли рекой, я не рыдал, лишь всхлипывал, лицом в луже.

*