Питер - Москва. Схватка за Россию

Никакой сценарий, предполагавший сохранение в России монархии, уже не мог соответствовать стремительному развитию событий. Когда Гучков, возвратившись из Пскова с актом отречения Николая II, объявил на митинге о вступлении на престол Михаила Александровича, это вызвало взрыв негодования и его самого чуть не арестовали[848]. Заметим, что представители царской фамилии проявили большее понимание момента. Появление у Таврического дворца среди красных флагов великого князя Кирилла Владимировича, до войны проявлявшего особый интерес к теме престолонаследия, было истолковано как отказ дома Романовых от борьбы за свои прерогативы и признание факта революции[849]. Великий князь Михаил Александрович, в чью пользу отрекся от трона Николай II, также не замедлил выйти из игры, становившейся явно опасной для представителей царской семьи. 3 марта 1917 года на квартире князя Путятина на Миллионной улице недалеко от Зимнего дворца состоялась его встреча с рядом думских лидеров, после которой монархический строй стал достоянием российской истории. Забавная деталь: участники этого совещания, составившие и принявшие текст отречения Михаила, были так взволнованы происходящим в тот вечер, что даже утеряли этот судьбоносный документ. Как выяснилось на следующее утро, его случайно унес в кармане пальто Д.М. Щепкин – помощник главы Земского союза князя Г.Е. Львова, предполагаемого премьера нового правительства[850].

Крушение монархии наконец-то открыло путь к формированию правительства непосредственно из членов Государственной думы, а точнее – Прогрессивного блока, который более других сил был задействован в дворцовом перевороте. В новый кабинет вошли исключительно лидеры оппозиции; московская пресса не скрывала своего бурного восторга по этому поводу. Газета «Утро России» писала, что Первопрестольная имеет право гордиться новыми министрами: князем Г.Е. Львовым, А.И. Гучковым, А.А. Мануйловым, В.Н. Львовым, А.И. Коноваловым. Все они – выразители московской идеи по созиданию свободной и достойной России. И далее печатный рупор купечества с энтузиазмом вопрошал: разве не в Москве состоялось рождение и собирание народного духа и народной энергии?[851] Подчеркнем: Временное правительство, взявшее на себя властные полномочия до избрания и проведения Учредительного собрания, оказалось более левым, чем последняя Дума. И тем не менее на фоне бурлящей народной стихии оно выглядело довольно блекло. Архитектор парламентского курса 1914-1915 годов А.В. Кривошеин, узнав о новом качестве своих бывших соратников по либеральному фронту, заметил, что для выхода из сложившейся ситуации этого уже недостаточно. Месяца два назад положение было бы спасено, а теперь, пророчески заявил Кривошеин:

«вы погубите не только ваше детище – революцию, но и наше отчество Россию»[852].

То, что обретение власти лидерами либерального движения не приведет к стабилизации обстановки, понимал не только A.В. Кривошеин. Это понимало и само Временное правительство демократической России; выход виделся в тесном взаимодействии с революционными силами, учредившими Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. В условиях общей нестабильности либеральные деятели были кровно заинтересованы в такой политической опоре, тем более что руководство совета составили хорошо известные оппозиционеры-социалисты из той же Государственной думы (Н.С. Чхеидзе, М.И. Скобелев, А.Ф. Керенский), а также из рабочей группы при ЦВПК (К.А. Гвоздев, B.О. Богданов). Конечно, министры пошли на такой союз по необходимости, поскольку после устранения монархии государственные связи значительно ослабли. Но, безусловно, это не было результатом давления со стороны совета, как это неизменно изображалось советской историографией. Напомним: сотрудничество с революционными элементами являлось характерной чертой московского политического проекта. Начиная с 1905 года купеческая буржуазия стояла за теми, кто делал ставку на силовое выяснение отношений с царизмом. Под аккомпанемент митинговых речей и выстрелов либерально-профессорские претензии на ограничение самодержавия и правящей бюрократии звучали гораздо убедительнее.