Питер - Москва. Схватка за Россию

Алексеева откровенно игнорировал и новый министр. Керенский даже не считал нужным согласовывать с ним серьезные кадровые решения. Например, о назначении генерала Аверьянова военным комиссаром Закавказского фронта ставка узнала только из газет. Алексеев просил информировать о полномочиях нового комиссара по оперативному командованию армией[948], но на том этапе Керенскому, поймавшему мощный политический кураж, объяснения казались излишними. Его популярность, растущая не по дням, а по часам, представлялась более надежным инструментом в идейном обеспечении предстоящего наступления. Действительно, фигура молодого военного и морского министра вызывала в российском обществе небывалый ажиотаж. Так, в Петрограде его после выступления на Всероссийском крестьянском съезде под несмолкающие овации на руках несли от трибуны до автомобиля[949]. В Москве он также купался во всеобщем обожании. В Большом театре прошел аукцион по продаже его фотографий с автографами: за некоторые снимки было заплачено по несколько тысяч рублей[950]. Историки считают вполне правомерным говорить о культе личности Керенского, возникшем раньше культов Ленина, Троцкого, а позже и Сталина[951]. Казалось, сбылось предсказание М.В. Родзянко, сделанное им после аудиенции у Николая II в конце 1916 года: если император не назначит ответственное перед думой правительство, то придется выпускать на улицу Керенского, и потом его не удержать[952].

Стремление нового министра и действовавшего в унисон с ним Совета перевести военное строительство на демократические рельсы вызывало неоднозначную реакцию в армейской среде, и прежде всего у офицерского корпуса. Часть его стала откровенно ориентироваться на перемены, получавшие явную поддержку со стороны министерства. Эти офицеры начали «заигрывать с солдатами... и строить свое преуспевание на показной революционности»[953]. Кстати, образец такого преуспевания демонстрировал не кто иной, как генерал А.А. Брусилов; он единственный из командующих фронтами благожелательно отнесся к новшествам, внесенным революцией в военную субординацию[954]. Но многие были недовольны подчеркнуто политическим характером этих порядков. В концентрированном виде ситуация проявилась на съезде Союза офицеров в мае 1917 года. Этот представительный форум (более 700 делегатов), состоявшийся непосредственно в ставке, в Могилеве, стал знаковым событием в политической жизни страны. Сюда съехались представители иностранных армий (Франции, Италии, Сербии), присутствовали посол США Фрэнсис и бельгийский министр Вандервельте. На съезде выступили Верховный главнокомандующий М.В. Алексеев, бывший глава Министерства иностранных дел П.Н. Милюков, А.И. Шингарев, Ф.И. Родичев[955]. От Государственной думы к собравшимся обратился С.И. Шидловский; он посетовал на уменьшение роли Временного комитета Думы, добавив: но только не на этом съезде. Здесь хорошо помнят, подчеркнул он, значение Думы, оказавшейся в первые дни революции подлинным организующим центром. Выступление Шидловского встретили бурными овациями[956]. От Совета рабочих депутатов съезд приветствовали Ю.М. Стеклов и И.Г. Церетели; последний произнес свою, ставшую уже «фирменной», примирительную речь. Надо сказать, что советские лидеры без особого энтузиазма отнеслись к проведению офицерского собрания. Но препятствовать ему, как это было с гучковской инициативой в апреле, не стали: ведь теперь съезд с полным правом мог посетить Керенский, обретший в правительстве новый статус. Так и случилось: в ходе длительной поездки по фронту новый военный министр заглянул и на съезд. В своей речи он снова обыгрывал любимую тему о декабристах-революционерах, с которых следует брать пример, рассуждал о равенстве прав солдата и офицера и т. д.[957]