Питер - Москва. Схватка за Россию

Но на пути этой воображаемой идиллии, как и в марте – апреле 1917 года, когда дебатировался вопрос о месте созыва Учредительного собрания, возникла укрепившаяся революционная демократия. Слухи о готовящемся переезде очень взволновали эти круги, не говоря уже о крайне левых партиях, считавших подобные замыслы ножом в спину революции[1058]. Член исполкома совета рабочих и солдатских депутатов В.О. Богданов заявлял: если правительство Керенского – Коновалова все-таки уедет в Москву, то в Петрограде образуется новое – революционное[1059].

По сравнению с первыми месяцами после свержения царизма общий политический контекст теперь сильно изменился. И перевести правительство из Петрограда в Москву так и не решились. Крах Корнилова настолько обострил обстановку в целом, что прежние формы политического взаимодействия правительства с демократическими кругами уже не обеспечивали необходимую устойчивость. Даже официальный роспуск Государственной думы и Государственного совета, сопровождавшийся лишь слабыми протестами депутатов, прошел практически незамеченным: такие шаги уже никого не могли удовлетворить[1060]. Противостоять натиску большевиков, стремительно наращивавших силы, становилось все труднее. Это хорошо осознавали и в Москве, представители которой заняли командные высоты в четвертом составе Временного правительства. В деловых кругах Первопрестольной, где преобладал глубокий пессимизм, руководствовались простой логикой: если кто-нибудь еще надеется спасти положение, мешать ему не следует[1061]. Упадочное настроение усилило известие о задержании Рябушинского в Крыму, куда тот прибыл на лечение. По постановлению Симферопольского совета рабочих и солдатских депутатов знаменитого миллионера подвергли обыску и поместили под домашний арест. Ситуация потребовала вмешательства премьера Керенского и министра внутренних дел Никитина: они распорядились незамедлительно освободить Рябушинского и привлечь к ответственности лиц, виновных в инциденте[1062].

На этом фоне многие влиятельные москвичи стали склоняться к мысли привлечь в состав правительства своих оппонентов из петроградской буржуазии. В объединении усилий виделась хоть какая-то возможность спасти положение. Выше уже говорилось о вхождении Московского общества заводчиков и фабрикантов (3 октября 1917) во Всероссийскую организацию таких обществ, сконструированную в Петрограде. Теперь в московских деловых кругах стали раздаваться открытые требования включить в правительство не кого-нибудь, а самого П.П. Батолина. Совсем недавно его называли «хищной столичной акулой», ничем не брезгующей в своих спекулятивных аферах. Ныне же, в тревожные октябрьские дни, Батолин предстал в образе крупной фигуры, чьи частные почины имеют государственный масштаб и приносят стране огромную пользу. Но главное – его считали способным найти общий язык с революционной демократией. Народ пойдет за Ватолиным, убеждал «Коммерсант», поскольку:

«он не ушел еще от интересов простого крестьянина и простого рабочего, не отвык еще разбираться в сущности нужд каждого и мог бы найти выход там, где его не находят сами заинтересованные стороны»[1063].

Этот самородок – продолжала аргументацию газета, – ведущий мощный корабль (то есть Русско-Азиатский банк) мог бы с успехом встать к государственному кормилу, и «это не явилось бы тем переходом, при котором кормчий теряется и не знает, с чего начать»[1064]. Такие же восторженные слова чуть ранее адресовались одному из лидеров московского купечества – Коновалову, ставшему заместителем премьера и главой торгово-промышленного ведомства: его возвращение во властные органы бурно приветствовали широкие общественные слои[1065]. Трудно сказать, как бы пошло сотрудничество давних конкурентов в рамках единого правительства. Несмотря на общую опасность, их коммерческие интересы оставались диаметрально противоположными. Например, сразу после формирования кабинета Коновалов и Третьяков заявили о необходимости поддержать русскую текстильную промышленность, выделив для этого из казны огромную беспроцентную ссуду (4 млрд руб.).[1066] Не нужно быть провидцем, чтобы понять, чем бы занялся Батолин, очутившись на одном из ключевых правительственных постов.