Питерская принцесса

Что бы ни происходило, Маша всегда засыпала как послушный младенец, едва успев угнездиться в постели. Как засыпала Наташа, никто не знал, потому что все Наташино было военной тайной, и тайны свои она никому не выдавала. Нина обычно долго лежала в нежной полудреме уютных толстощеких мыслей, Антон не имел понятия о том, как засыпает, потому что ему и в голову не приходило задумываться об этом. А Боба всегда, с детсадовских времен, тратил предсонные полчаса на обдумывание подробностей завтрашнего дня. Например, как бы половчее договориться с мамой на поход в зоопарк или планировал захват ведерка и совочка у соседского мальчишки. Почему-то не получалось у него улечься, прихватить подушку так, чтобы носа не было видно, и поплыть в сон в приятных размышлениях. Они с Гариком всю жизнь спали в одной комнате. Пока Гарик, стараясь скрыться от брата и от мира, прятался в коконе из одеяла, как в материнской утробе, Боба переживал свое самое напряженное за день время. Полчаса перед сном предназначались для волнений, перепроверок и передумывания, анализа сегодняшних ходов и просчитывания завтрашних. Даже когда все шло хорошо. А уж сегодня было над чем поразмышлять...

Сегодня Боба и не надеялся быстро заснуть, так много надо было обдумать, но вдруг спасительно провалился в сон, словно перед лицом помахали платком с хлороформом. А через час полупроснулся от странных, пугающе порнографических картинок и от противно мокрой подростковой неприятности, от которой, казалось, давно уже был избавлен наступившей взрослостью и отношениями с Машей. Брезгливо отодвинувшись от мокрого пятна на простыне, Боба окончательно проснулся. Сон кончился, а мелькающие в сознании бесстыжие картинки остались. И персонажи в них действовали определенные – Маша, любимая девочка, и Антон. Герои дурного низкопробного порно. С омерзительной стыдной точностью до каждого движения и жеста Боба представлял себе, что происходило между ними за то время, пока он ждал их на кухне Сергея Ивановича. Наташа была не права, сказав, что они отсутствовали около часа. Маши с Антоном не было тридцать восемь минут. Тридцать восемь минут Маша любила высокого красивого Антона.

То, что Боба чувствовал, не было уже детской обидчивой ревностью или взрослым мучительством. Его чувство к Маше вдруг превратилось в страсть, а страсть сразу зажила самостоятельной жизнью. И сейчас он тупо представлял себе Машу с Антоном в разных позах, таких, что ей не положено показывать. И тут же себя с Машей в этих неприличных позах. Как на порнографических картах, были у него такие, – попались случайно. Он их брезгливо продал своему институтскому знакомому. Знакомый был спортсменом, подпольно занимался восточными единоборствами, просил приносить все, что попадется, «только бы голые бабы». Бобе, для которого школьный урок физкультуры всегда был не крупной, но все же неприятностью, казалось, что заманчивая принадлежность к спорту не должна сочетаться с таким упорным тараканьим интересом к сексу.

Во всем плохом, что произошло за сегодняшний день, булькала одна мелкая приятность. Почему-то эта неожиданная легкая победа в детской забаве «кто сильнее» не давала ему покоя. Вроде не все потеряно. Оглянувшись на спящего Гарика, Боба встал, походил по десяти свободным от мебели метрам, вышел в прихожую, остановился у большого зеркала. Вот он, не толстый, но рыхлый. Плечи как подушки. Даже колени толстые. Все ясно...

Боба прокрался со своей позорной простыней в ванную, замыв пятно, вернулся обратно и, лежа на унизительно мокрой простыне, вдруг понял, что сделает завтра.

По своей привычке самой первой была мысль – а что скажут родители, затем – найдет ли он свободное время от своих книжных дел. Его не возьмут. А если возьмут, то сразу выгонят с позором. А если даже случайно не выгонят, то ударят так, что... Боба в ужасе вздрагивал и открывал глаза.

Но решение было принято. Маленькое робкое решеньице.