Пламенеющие храмы

Друзья не спеша осушили бокалы. Вино действительно было великолепно.

– Как ты оказался в наших краях, Андреас? Помнится, не закончив курса, ты покинул Париж и отправился в свою Фландрию, в Лювен, кажется? А оказался в Венеции?

– Все верно, Мишель, в Лювен. Там я продолжил учебу по курсу медицины. Однако и в Лювене мне не пришлось остаться надолго, хотя и успел стать там бакалавром. Профессор Жильбер, что читал нам лекции, получил приглашение Венецианской республики преподавать в университете Падуи. Профессор и раньше был ко мне расположен, видимо зная мой интерес к анатомическим препарациям, а тут и вовсе предложил мне последовать за ним. В общем изучение своего курса я закончил в Падуе. Там же получил степень доктора медицины и профессорскую лицензию. Там же и остался преподавать курсы анатомии и хирургии.

– Да, вижу, не зря мы с тобой когда-то искали в придорожных зарослях висельников и выкапывали трупы из брошенных могил. Пусть не добрая их слава, так бренная плоть послужила и тебе, и мне прекрасным предметом для изучения. Кстати, твои недавние анатомические таблицы весьма подробны и содержат немало интересного.

– Ты их видел? Но как? Они же изданы вот только что.

Мишель, дотянувшись рукой, зашуршал бумагами, сложенными ворохом на стоящей рядом этажерке, и извлек оттуда кодекс из переплетенных вместе широких листов.

– Не забывай, Андреас, я живу на проезжей дороге, по которой в Париж свозятся не только скот и вино. По этой же дороге в Париж со всего света стекаются новости, модные теории, слухи и конечно новые знания и открытия. Кому что по душе. Я вот приметил эти таблицы.

– И что скажешь?

Мишель неторопливо наполнил бокалы.

– Скажу, что всё в них изложенное штука очень занятная. Чувствуется серьезность отношения к предмету и учёность подхода. Многое из изложенного, конечно, давно известно, но подобрано и подано стройно, в цельном виде, что несомненно и студенту, и врачу будет только в помощь. Но кое-что в этих таблицах удивило даже меня, а всех наших парижских профессоров-галенистов просто повергло в недоумение. И я уверен, что не только парижских.

– Ох, Мишель, даже не напоминай мне об этом. Я не имею ничего против Галена¹⁸. Вся нынешняя медицинская наука произрастает из корня его учения. И я совершенно не хочу в этом сомневаться или что-то там оспаривать. Но простите меня, есть же факты и явления человеческой природы, которые очевидно показывают неточности некоторых галеновских описаний и трактовок. Ты не представляешь, чего мне стоило издать эти таблицы. В них я занёс только свои собственные тезисы, основанные на результатах препараций, проведенных мною собственноручно. Сколько копий мне пришлось сломать, чтобы доказать свою правоту. Однажды ради этого я решил провести показательную препарацию трупа какого-то бедняги, упокой, Господи, его душу, и обезьяны, что померла в бродячем цирке. Препарировал в анатомическом театре при полном собрании всех студентов и профессоров университета. И что ты думаешь? Строение обезьяны полностью соответствовало описанному в таблицах Галена. А вот строение тела человеческого, увы, не совсем. Видел бы ты при этом глаза всех присутствующих! А у многих из них регалии будут повесомее моих.

– Ха! Получается, что Гален в своё время лечил не римских императоров, а обезьян. Или нет. В те давние времена люди были как обезьяны, только за последние тысячу триста лет их природа сильно изменилась, чего старина Гален предвидеть не мог. А еще вернее, что в человеколюбивую эпоху Коммода и Септимия Севера люди вовсе не умирали и сколь-нибудь пригодный для препараций человеческий труп во всем Риме не сыскать было днём с огнём.

– Вот ты смеешься, а мне, Мишель, не до смеха. Знал бы ты, что мне пришлось вынести, чтобы высказать и описать очевидное. Почти вся академическая братия теперь готова живьём изжарить меня и сожрать, причем более в прямом смысле, нежели переносном. Отчасти поэтому я и покинул Венецию. На время решил уехать куда-нибудь подальше. Ох, давай не будем об этом.

Последние фразы Везалий произнес взволнованно и с какой-то досадой. Как видно, всё, о чем он рассказал, задевало его за живое. Он наскоро осушил свой бокал и, поднявшись, стал вышагивать по кабинету Мишеля, стараясь унять волнение. Он то брал в руки какие-то инструменты, разложенные у препарационного стола, то оставив их, принимался пересматривать книги и исчерченные листы бумаги, обильно заполнявшие все полки кабинета. Мишель же молча наполнил бокалы вином. Шутить более он почему-то не стал. Везалий между тем взял с полки и принялся рассматривать какой-то кодекс со множеством рисунков.

– Слушай, что это у тебя тут? На изображениях узнаю сердце и сосуды, что расходятся от него. А что написано не могу понять, какая-то витиеватая вязь, не похожая на латынь. Что это за язык?