Пламенеющие храмы

– Да, Ваше преосвященство, это ересь. Но это ересь для вас и всей вашей братии, которая за многие века настолько переврала суть заповедей Христа, что от них почти ничего не осталось. Его учение, каким оно было заповедовано людям, оставалось истинным только до первого Собора и с каждым последующим только утрачивало свою первозданность, а с ним и всю свою правду. Я прочитал множество манускриптов, датированных временами, когда Иисус уже вознесся к Отцу своему небесному, а апостолы отправились в мир, неся людям Слово Его. Всё, что проповедовали апостолы Его, передавалось из уст в уста, также немало было записано на пергаменты и папирусы. Но и десятой части всего этого не вошло в каноны. Но почему-то в канонах оказалось то, чего никогда не было ни в прежнем Завете, ни в словах и деяниях апостолов. Как же всё это оказалось в Священном писании? Конечно было записано святыми отцами на Вселенских соборах. Но даже не это главное. Очевидно, что всевозможные измышления поздних времен, живущие своей жизнью и наслаиваясь одно на другое, излишне преобразили христианство. Настолько, что оно утратило свою исконную подлинность. Я всего лишь попытался разобрать авгиевы конюшни, оставленные нам предками и очистить христианскую доктрину от посторонних домыслов. Все мои труды я заключил в свою книгу, которая, к сожалению, слишком рано оказалась в руках «меньших братьев».

Сервет замолчал. По тону ответа его чувствовалось, что он готов ещё многое высказать архиепископу. Архиепископ же выслушал Сервета в бесстрастном молчании. Будь сейчас здесь солнечный день, Сервет смог бы приметить на лице своего собеседника целую гамму чувств. Сначала удивление и негодование, потом неприязнь и разочарование, и наконец жалость и снисхождение. Все эти чувства одно за другим промелькнули на, казалось бы, неподвижно-каменном лице архиепископа, однако тьма тюремной камеры, беспорядочно терзаемая отсветами факелов, скрыли их и от Сервета, и от молчаливых стражников.

– Что ж, Мишель, твоих слов сейчас и признаний, данных тобой на следствии, вполне достаточно, чтобы Святой трибунал признал тебя виновным в великих ересях и богохульстве. В таком случае тебя ждет sermo generalis²² и приговор городского суда. Я думаю, нет нужды говорить, каков он будет. Куда за меньшие грехи люди отправлялись на костёр и тебя ждет то же самое. Единственное, чем ты можешь спасти себя – это признаться и открыто раскаяться в своих ошибках. Только этим ты сможешь вызвать снисхождение Святого трибунала. Я замолвлю за тебя своё слово.

– Нет!

– Нет?! Но почему? Не могу взять в толк, почему ты так упрямо лезешь в петлю? Ты же умный человек, у тебя большое сердце. В этом мире ты ещё можешь многое сделать. Бог наградил тебя талантом врачевания. Ты можешь спасать людей, давать им жизнь, здоровье, возможность радоваться этой самой жизни. В этом твоё призвание, дарованное тебе Всевышним. Да, для этого тебе придется смирить свою неуёмную гордость и покаяться. Да, ты потеряешь дом и всё своё нажитое имущество и деньги. Но ты останешься жить и снова сможешь продолжать делать своё дело – лечить людей. Подумай над этим хорошенько, Мишель. Прошу тебя не горячись, успокой свою натуру. Я допускаю, что ты в чём-то не нашел понимания доктрины Церкви и поэтому взялся ломать двери, к которым не нашел ключа. Заблуждение не есть грех. Грехом будет, если ты своё непонимание превратишь в молот, размахивая которым разрушишь храм веры, заложенный Христом и воздвигнутый апостолами Его. Еще раз призываю тебя. Подумай хорошо, Мишель.

Голос архиепископа, привыкшего вещать под гулкими сводами храмов, здесь в тесной камере звучал излишне сильно. Настолько сильно, что, казалось, сила его подавляла не только все иные звуки, но и любые неверные мысли. На его фоне голос Сервета в первый момент показался глухим и поникшим.

– Знаете, padre, я нахожусь в этом каменном мешке уже Бог знает сколько времени и многое передумал. Вечная тишина и вынужденное бездействие не оставили мне, кроме размышлений, никакого другого занятия. Несмотря на вечную тьму и телесные страдания я надеюсь, что ещё не потерял здравого рассудка. Я прекрасно понимаю, что происходит со мною здесь в этих стенах и какой мир я оставил за ними. Конечно же, я не хочу находиться здесь ни одного лишнего мгновения и ещё меньше желаю присутствовать на своей sermo generalis. Я также отлично осознаю свою участь и что она всецело зависит от выбора, какой мне неминуемо придётся сделать. Ваше преосвященство своим монологом только подтвердило то, что я и сам давно и хорошо понял. Да, выбор мой небогат. Раскаяться, посыпать голову пеплом и в награду получить шанс не сгореть в костре. Или остаться при своих убеждениях и в наказание потерять любые шансы. Будь я сейчас молод, то, пожалуй, не задумываясь выбрал бы первое. Почему? Да очень просто. Молодым свойственно бояться. Ребенок боится устроить шалость, чтобы не получить подзатыльник от отца. Схо-лар боится окрика школьного учителя за невыученный урок.