Пламенное небо

Поезд останавливается на станции Кононовка. Выхожу из вагона, оглядываюсь вокруг: от вокзала осталось лишь название, все разрушено гитлеровцами, сожжено. Небольшой сарайчик служит теперь пристанищем для пассажиров и железнодорожников.

Поодаль обнаруживаю подводу.

— Куда направляетесь? — спрашиваю ездового — пожилого колхозника в изношенной армейской шинели.

— В Шрамковку. А вам куда?

— В Нехайки…

Ездовой глубоко затягивается дымом самокрутки:

— Садитесь, подвезу к заводу, а там уж как-то доберетесь…

В пути расспрашиваю, как живется.

— Отстраиваемся. Завод уже работает. Вы, наверное, в курсе, что это значит для здешних. Люди перебиваются с хлеба на воду. Хозяйство ведь гитлеряками разграблено…

Директор Шрамковского сахарного завода Сергей Данилович Мирошниченко радушно встретил фронтовика. В одном из цехов, которые он мне показал, к нам подошла пожилая женщина:

— Скажите… Если вы с фронта, то, может, знаете: скоро ли кончится война?

— Какого точно месяца и числа закончится, не знаю. Но уже скоро. Противник не тот, что был… Сломали ему хребет.

— Раз хребет сломан, то уже не поднимется, — авторитетно добавляет колхозник, который привез меня из Кононовки.

В Нехайки я приехал неожиданно, но долго ли собираться людям в селе! Приходили знакомые и незнакомые, поздравляли с прибытием. На следующий день я пошел в бригады. И везде один самый важный для всех вопрос: когда же конец войне?

В числе первых меня посетил колхозный конюх Константин Устимович Тищенко.

— Вон ты какой стал, Ванько! — обрадовался старик. — Настоящий герой. Значит, даешь фашистам жару..

— Гуртом воюем, отец. Один в поле не воин. Так и в небе.

— Так-так… А мы тут как-то вспоминали… Помнишь, как искали жеребенка?

— Разве такое забудешь? Тогда вы меня выручили…Мы с Иваном Наталенко, таким же мальчишкой, как и я, пасли колхозных лошадей. Кто не ходил в ночное, тому трудно представить романтику этого занятия. Насобираем, бывало, сухого пырея, стеблей прошлогоднего подсолнуха, сухой травы, разложим костер. В темноте взлетают вверх тысячи искр. Мы сидим, подбрасывая понемногу топливо в огонь, а он словно проглатывает все. Где-то рядом в темноте кони жуют траву, фыркают иногда, ржут, будто переговариваются между собой, и мы угадываем по тем звукам, где какая пасется лошадь.

Ночь коротка, а ко сну клонит. Под утро иногда и задремлешь. Так случилось и в тот раз. Проснулись — и стремглав к лошадям. Они пасутся спокойно. Однако не досчитались мы одного жеребенка. Где ему деваться? Оббегали вокруг все поле, рвы, заросли. Нет, и все тут.

Рано утром на пастбище пришел Константин Устимович.

— Ну, как тут у вас дела, герои?

— Плохо, дядя Костя, — сознались мы. — Пропал лошаденок.

— Который это?

— От чалой.

— Так… — протянул дядя Костя. — Неважное дело. И нигде его нет?

— Искали всюду. Пропал.

Он подумал, скрутил цигарку, прикурил ее от тлеющего в пепле уголька.

— Может, слышали, — затянулся дымом и причмокнул, — не проезжала ли тут подвода?

— Будто не проезжала, — сказал Ванько.

— В том и дело, что проезжала. Когда я шел, видел свежую колею. Жеребенок привык к цокоту телеги. Наверно отбился от матери, а заслышав цокот, побежал за возом.

Дядя Костя не сердился, не кричал на нас. Он посадил меня на гнедого, сам сел на чалую, от которой сбежал жеребенок, и мы поехали по следу телеги. Когда приближались к подворью колхозной бригады соседнего села, на встречу чалой кобыле бросился наш жеребенок…

Двое суток отпуска промелькнули так быстро, словно их и не было. Снова еду на телеге в Кононовку, и опять, как и шесть лет тому назад, полсела машет мне платками, картузами, пока подвода не выкатывается за холм и деревня не исчезает из виду.

Оставляя родное село, я думал о том, какая нелегкая доля выпала моим односельчанам. От зари до зари трудились они, поднимая свое, завоеванное такой дорогой ценой коллективное хозяйство. И когда, наконец, достаток стал входить в каждый дом, пришел враг и испепелил нашу родную землю, молодежь угнал в рабство. Когда-то снова в их дома войдет радость?

Издали до меня донесся гудок паровоза и как бы стряхнул горестные раздумья.

…В Москве на обратном пути сделал короткую остановку, и мы с Татьяной зарегистрировали свой брак. Теперь Таня — моя жена. Скромно отметили это первое семейное торжество. Правда, отсутствовал отец невесты — начальник инженерных войск 22-й армии полковник Аркадий Яковлевич Фурашов. Он был на фронте.

Вот как бывает иногда: случайно пересекутся пути-дороги двух людей и уже не расходятся никогда.

Необъятно, как небо

Даже в мирное время личный состав воинских подразделений не бывает постоянным, а тем более не бывает такого постоянства на войне. В течение четырех лет у нас сменилось немало летчиков, инженеров, техников. Одни погибли в жестоких боях, другие ушли на повышение. Летный состав не раз обновлялся почти полностью, и командирам для поддержания высокой боевой готовности полка приходилось много и упорно работать, трудиться. Мы, ветераны, продолжали боевую работу.