Пламя Магдебурга

Маркус наблюдал за людьми Кессадо – имена некоторых из них он уже знал.

Вот того, медноволосого, с серым бельмом на глазу, звали Хайме. Он сидел на корточках возле окна и прочищал шомполом ствол пистолета. В отличие от остальных, у него не было при себе шпаги – ее заменял внушительных размеров кистень с тяжелой, утыканной шипами головой.

Лопе – тот самый, что сторожил Гюнтера, – сидел за столом и ел хлеб: отламывал от маленькой серой горбушки куски и, слегка приминая пальцами, отправлял в рот, стараясь не сронить ни крошки.

В двух шагах от него, привалившись к стене, стоял Гильермо – жилистый, словно скрученный из веревок субъект, чье темное лицо напоминало сухарь. К немалому удивлению Маркуса, Гильермо читал. В руках у него была небольшая книжка, перетянутая обтрепанной кожей, – возможно, молитвенник или сборник стихов.

Песок в колбе пересыпался на две трети. Уже скоро.

На улице слышались голоса, много голосов. Подвешенный на веревке, Маркус не мог ничего видеть, но догадывался, что там сейчас происходит.

Люди идут с двух сторон: от ратуши и со стороны церкви. Вооружились кто чем. Кто не вооружен, увязался из любопытства – спрятаться за соседской спиной и подсмотреть, что будет. Бьет сигнальный колокол. Не все еще толком знают, что случилось. Кто-то слышал обрывки чужих разговоров, кто-то успел перекинуться парой слов с Цинхом, кто-то не знает ничего и хочет узнать. Переговариваются между собой, спрашивают, строят догадки. Убили часовых, Маркуса захватили в плен – вот все, что известно. Кто захватил, зачем – не разобрать. Одни хмурятся, другие болтают без остановки. Лангеман – наверняка он пошел вместе со всеми – скандалит или плетет небылицы, Эрика Витштум ругает бургомистра, Хойзингер огрызается, Шёффль молчит. Женский плач, грубые окрики. Сигнальный колокол бьет без остановки. Собирайтесь, люди! Город в опасности!

Руки затекли, он совсем не чувствовал их. Голова превратилась в свинцовый шар, перед глазами повисла красная пелена. Хочется пить, во рту пересохло. Сколько еще он будет висеть здесь?

Кессадо подозвал к себе коренастого, немолодого солдата с обожженным лицом. Его имя Маркус тоже знал: Бартоло. Имена – хоть и произносились они по-испански – он мог разобрать.

С Бартоло испанец вел себя не так, как с другими. Лопе, Хавьеру и прочим он лишь отдавал приказы: коротко, сухо, иногда заменяя слова скупыми жестами. Но с Бартоло говорил будто на равных, положив руку ему на плечо, задавая вопросы и внимательно выслушивая ответы. Видимо, Бартоло был глуховат, и Кессадо приходилось во время разговора с ним часто повторять одно и то же.

Кто такой этот Бартоло? О чем они говорят?

Кессадо что-то скомандовал, и солдаты заторопились. Сундук и стулья убрали, стол пододвинули ближе, принесли из мастерской еще один, положили сверху пороховницы и мешочки с пулями. Боковое окно завесили одеялом. Странно все это – будто готовятся к обороне. Неужели испанец думает, что кто-то решится их атаковать? Или делает это на всякий случай? Обычная для него предусмотрительность?

Песка в колбе почти не осталось.

Кессадо стоял у двери, скрестив на груди руки и глядя на Маркуса. Утренний свет лег пятном на его бронзовую скулу. Глаз не было видно.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

– Зачем вы отправили Гюнтера к бургомистру?

Испанец надломил тонкую бровь:

– Не догадываешься?

– Скажите, – сдавленно проговорил Маркус. – Я имею право знать.

Кессадо усмехнулся, жемчужная слеза качнулась в его ухе.

– Ни к чему спрашивать, Маркус. Того, что случилось, уже никак не изменишь. Esto para siempre[51]. Ты назвал мне пятерых? Они умрут. Ты – останешься жить. И этот убогий городишко – тоже. От твоей воли уже ничего не зависит.

– Скажите, – упрямо повторил Маркус. И тут же зашелся хриплым кашлем.

– Ты ведешь себя нагло, – холодно заметил испанец. – А я не люблю наглецов. На моей родине принято учить их сталью.

– Скажите, – давясь кашлем, прохрипел Маркус. – Они… они мои друзья… Я должен знать… Я поклялся…

Кессадо молча смотрел на его налитое кровью, измученное лицо. Подошел ближе.

– Что ж, – сказал он, – это и вправду уже ничего не изменит. Дело в том, что мне нужно поговорить с управителями твоего города – бургомистром и прочими. Гюнтер приведет их сюда, они увидят все своими глазами. И примут мои условия.

– Они… они не согласятся… Они перебьют вас всех…

Испанец усмехнулся:

– Согласятся. У них не хватит смелости принести тебя в жертву. К тому же я предлагаю выгодную сделку – жизнь пятерых в обмен на жизнь целого города.

– В Кленхейме много… много вооруженных людей… Гораздо больше, чем вас…

– Без вожака они беспомощны.

Голова Маркуса бессильно свесилась вниз.

Он прав… Тысячу раз прав… Кто сможет сопротивляться? Старики из Совета? Петер? Нет… Без него они не смогут ничего сделать… Им не хватит воли, они не сумеют ничего придумать…

– Мы договоримся, – продолжал Кессадо, – и я отпущу их. Всех, кроме одного.