Пламя над тайгой

У самого Николая вид был растерзанный. Рубашка вылезла. Черные волосы свалялись на лбу и закрывали глаза. Ворот комбинезона нараспашку.

- Заправься, - сказал Яровой, придирчиво оглядев его.

- Сойдет! - отмахнулся Николай. - Кто меня здесь видит?

- Огонь видит. Я вижу. Пожар любит, чтобы к нему с уважением относились. Он разболтанных не уважает. Покажи ноги.

- Ничего, разбегался.

- Давай, давай. Если есть возможность, нужно перебинтовать.

Николай стянул сапоги. Иван присел перед ним на корточки. Николай знал, какие сильные и тяжелые пальцы у Ярового, но сейчас, когда Иван перебинтовывал ему ноги, они были легкими и нежными. Боли почти не чувствовалось.

Закончив, Иван поднялся:

- Ты посиди немного. Передохни. А я пока посмотрю, что там делается.

- Ладно, - благодарно сказал Николай, и не успел Яровой отойти несколько шагов, как молодой боец прилег и сразу же задремал.

…Как ни старались позднее товарищи доказать Николаю, что не может человек столько увидеть за какие-нибудь десять минут, он клялся, что ничего не прибавил к своему странному сну.

Вот как рассказывал его сам Николай.

«И кажется мне, братцы, будто на дереве я сижу. А дерево… Вершина в небеса уходит. Глянул вниз - земля еле-еле виднеется. И сам я малюсенький-малюсенький, меньше даже Алеши. Удивился я, но, как и положено нашему брату, воздушному пожарному, присутствия духа не теряю.

Осмотрелся. Батюшки мои!.. Живности вокруг меня видимо-невидимо. Побольше, чем в зоопарке.

И звери какие-то чудные, чуднее и не придумаешь. Ног у каждого по три пары. Усы огромные, шевелятся. И челюсти… ох, я вам скажу, это челюсти! Даже не по себе стало.

Выстроились эти твари вокруг меня и прислушиваются к чему-то. И я прислушался. Доходит до меня, будто на собрание какое-то попал. Вон и сцена, на ней трибуна - сучок обрезанный. А на трибуне оратор, речь говорит. Усами размахивает, ножками подрыгивает.

Прислушался я, ну все-то до последнего слова понимаю, будто кто-то мне эту речь переводит.

- Братья, жуки-типографы, короеды-стенографы, короеды-граверы! Дровосеки сосновые, дровосеки еловые! Навострите уши свои…

Тут я понял, на какое собрание попал. Это же короеды и дровосеки. Жуки!.. Самые что ни есть зловредные твари для леса. Не столько пожары лес губят, сколько они.

- Ужж-жже, ужж-жже, навосс-сстрили, - отвечают оратору.

- Слыш-ш-шите, как деревья падают?

- Слыш-ш-шим, слыш-ш-шим, - жужжат.

- И дым чувствуете?

- Уж-ж-же, уж-ж-же.

- Так неуж-ж-жели мы будем ж-ж-жить по-преж-ж-жнему на этих старых деревьях? У них не только кора, но и стволы сж-жеваны. Так я говорю, дровосеки?

А сам в другую сторону кланяется. Там еще одна группа жуков стоит. Челюсти у них не меньше, чем ковши у подъемных кранов. Усы длинные, как антенны, на спины положили и шевелят ими, шевелят…

- Так, так, так, - затактакали.

А этот самый, что на сучке, продолжает:

- Мы здесь бедствуем, а за холмом пож-ж-жар начинается, нам добычу готовит. Кора на деревьях подгорит, смолы, что нам мешает, не будет. Раздолье. Сил на гари поднакопим и на соседние, здоровые леса перебросимся.

Все жужжат, радуются.

Рядом со мной жук сидел. Старенький, видно, потому что про прежнее житье-бытье все вспоминал. Раньше, нашептывает мне на ухо, было куда лучше… Пожаров больше, а тушить их совсем не тушили. Лесов гибло - и не сосчитать.

Пожар, говорит, это только начало. После него почва под деревьями спечется, твердая становится, влагу не пропускает. Смотришь, через несколько лет и болото на гари образуется. Деревья на нем чахнут, грибки на них разные селятся, точат ели и сосны. Они слабеют - а тут уж и мы, жуки. Со слабыми-то и больными деревьями легче справляться.

Еле я отделался от этого надоедливого старичка. Стал оратора слушать. А он докладывает, что слетал к месту пожара. Да не один, а с целой комиссией.

- Никто там уж-ж-же не ж-ж-живет, - докладывает, - белки упрыгали. Птицы улетели, ни одного дятла не видно. Наш-ш-ш-ш будет лес! Наш-ш-ш!

Гордо так зашумел. А остальные его поддерживают:

- Наш-ш-ш! Наш-ш-ш!

Тут я не выдержал. Ах вы, думаю, такие-растакие! Наш народный лес портить!.. Не бывать этому. Не допустят этого воздушные пожарные. Не дадим сгореть лесу.

Бросаюсь к пожару. А они, эти твари, не пускают.

Я их на землю сбрасываю, ногами давлю, не могу вырваться. Вцепились они в пятки и держатся. Боль страшная. Начал я ребят на помощь звать. А что дальше было, не знаю - Иван меня растолкал»…

Товарищи верили и не верили этому рассказу - уж больно приврать любит парень. Но Иван подтверждал, что когда минут через десять он вернулся к Николаю, тот громко кричал во сне.

Коротка оказалась передышка. Ветер вдруг снова заговорил в вершинах елей, едкий дым пополз между стволов. Снова началась неравная борьба с огнем. Снова метались вдоль заградительной полосы два парашютиста, наотмашь хлестали ветками языки пламени, которые упорно ползли через полосу; затаптывали горящие ветки и угли, что перебрасывал пожар в тыл бойцам.