Пламя над Тереком

— База, товарищ комбриг, хуже тюрьмы, — горячился Кесаев. — В такое время лишние часы проводить на базе — преступление! Люди хотят воевать, на сухопутный фронт бегут…

— А разве море не фронт? — искоса посмотрел на него комбриг.

— База не фронт, товарищ комбриг.

— Хорошо, командир: к вечеру подготовить лодку, — приказал Соколов. — Смотри, беды бы не было!

Комбриг не ожидал, что экипаж своими руками так быстро сможет подготовить лодку к новым операциям.

Возвращенную в строй лодку испытывали ночью. Двадцать пять раз приказывал комбриг: «По местам стоять к погружению!» и двадцать пять раз за ночь: «По местам стоять к всплытию!»

Во время всплытия и погружения комбриг проверял, насколько быстро и четко выполнял личный состав свои обязанности. Так и сыпались команды: «Принимать главный балласт!», «Осмотреться в отсеках!», «Глубина?», «Провентилировать главную осушительную магистраль и торпедные аппараты!», «Удифферентовать подводную лодку на глубине!», «Окончена дифферентовка!», «Держать глубину!», «Заполнить быструю!», «Продуть быструю!», «Поднять перископ!», «Опустить перископ!» «Прослушать горизонт!»

Механизмы корабля работали четко. Четко и радостно билось сердце Астана. «Не моряки — автоматы, — думал про себя Кесаев. — Не лодка — дельфин! В какую бы сторону ни направил — точно плывет. По заданному курсу».

После испытаний комбриг и комдив вынесли благодарность команде за досрочную и отличную подготовку лодки к атакам. Для экипажа это было особой наградой после пережитого ЧП — бегства товарищей с корабля.

И с этого дня «Малютка» Кесаева все время находилась в море. Как-то экипаж возвращался на базу в особенно хорошем настроении. Астану, как никогда раньше, захотелось увидеть родных. Рассказать бы матери обо всем, успокоить ее, сказать бы: «Не волнуйся, мама, не так уж сильны эти «страшные большие рыбы»… Рассказать бы Славику, как торпедами уничтожают врагов… Обнять отца. Обнять Валю… Какое это было бы счастье!..

Наутро вестовой подал Астану довольно пухлый конверт. Он сразу узнал ее почерк — писала Валя. С радостным волнением вскрывал он конверт. «Как они там? Уже скоро год, как она уехала со Славиком из Николаева».

В конверте, кроме письма, была фотография — его сын Славик сидит на коленях у своего деда, рядом мать. Астан машинально поднес фото к губам. Отец смотрел с фотокарточки чуть-чуть хмуро, Славик весело, а мать показалась ему немного постаревшей, поблекшей. Ее взгляд словно говорил: «Астан, мой родной сын, береги себя!»

Валя писала:

«Милый мой, родной!

Пишу тебе длинное-предлинное письмо. Может, у тебя времени нет его читать — не знаю. Но думаю, что все же выпадет у тебя денек-другой отдыха — тогда прочтешь до конца.

Когда мы приехали в Христиановское, то самым счастливым человеком на земле казался наш солнечный лучик— Славик. Во-первых, у него две бабушки, и они очень любят своего внука. Это твоя мама — Дагка и моя мама — Анна. Славик их называет по имени, как и взрослые. Но когда он хочет поласковее обратиться к бабушке, он говорит «нана». Обе бабушки заслуживают такого ласкового обращения. Они добры. А какие они пироги пекут! Славик пироги любит и всегда своих соседей-малышей ими угощает. Он с гордостью говорит им: «Мой папа капитан, он фашистов бьет, а мама — начальник всех почтальонов».

Я ведь тебе не писала, что, как только вернулась из Николаева, хотела по своей специальности работать — учительницей. В той школе, где мы с тобой учились. Но меня, как комсомолку, вызвали в райком партии и предложили работать заместителем начальника узла связи. Я с радостью согласилась. Работа ответственная, ты же знаешь — связь и война очень крепко спаяны.

Все было хорошо, и отец твой, и все родные, которые не ушли в армию, много работали, помогали своим трудом фронту. Никто и не думал, что война докатится до предгорий Кавказа. Враг рвался к грозненской нефти, к Моздоку. Ну, мы все готовились, как могли, ко всяким неожиданностям.

В эти напряженные дни ко мне на работу пришла Мария Тобоева. Помнишь ее? Наверное, забыл — мы в школе с нею учились. Она всегда мне была как-то неприятна. А тут пришла, как подруга, попросилась на работу. Я ей предложила место, а она отказалась — только на телеграф хотела. У меня это вызвало некоторые подозрения, и я сказала, что нет вакансий. Тогда она стала предлагать золотые часы и кольцо дорогое вдобавок. Ну, я ее, конечно, выгнала. Уходя, она сказала: «Смотри, пожалеешь». Я тогда не придала значения этим словам, и напрасно. Надо было прислушаться к ним, чтобы вырвать жало у гадины.