Пламя над Тереком

Комбат и комиссар пошли в первую траншею. Я пошел вместе с ними. Что заставило их туда идти? Вероятно, предчувствие опасности — немцы в любую минуту могли нас атаковать. А меня на передний край подгоняло особое чувство: я не хотел выглядеть перед Анной каким-то трусливым гастролером. К тому же малознакомый мне журналист с такой лихостью лез вперед, порываясь обязательно побывать в окопах бронебойщиков и стрелков. «Надо поглядеть, как бронебойщики чувствуют себя перед танковой атакой… Да и ребят — братьев Остапенко — повидать надо. Рассказывают, что перед отправкой на передовую они обменяли свои простыни на араку в Беслане… Не будь Диордицы, не миновать бы им тогда военного трибунала. А сейчас воюют не за страх, а за совесть и неплохо обходятся без простыней…»

Передний край… Необычна его жизнь, его пульс… До чего все это сложно! Едкий дым и пыль задерживают дыхание, тысячи тонких сверл впиваются в уши, не говоря уж о грохоте снарядов и оглушающих взрывах бомб. И диву даешься: как выдерживают человеческие нервы весь этот кошмар! Как не сходят люди с ума!..

…«Юнкерсы» отбомбились и скрылись где-то за полосой черного тумана. Над батареями, над головами минеров, бронебойщиков и стрелков появились «мессершмитты»— десятка два. Они пролетели низко над полем и горящими струями полили окопы. Со второго захода сбросили какие-то черные предметы. Небольшие контейнеры раскрываются в вышине, и над дымным полем в лучах солнца в разные стороны разлетаются черные шарики. В воздухе трещит, словно по железной крыше забарабанило градом. «Ничего! Выдюжим!» — пробасил рядом боец.

«Мессеры» не успели еще покинуть поле боя, вокруг еще рвались сброшенные ими в контейнерах маленькие бомбы, как заухала на все лады немецкая артиллерия, «залаяли» минометы. Черный туман над головой сгустился, стало труднее дышать.

— Скоро пойдут «ягуары»… Жаль, что пообедать не успели. Силенок больше было бы! — со вздохом говорит сосед, уткнувшись в землю. Словно обед в этот час имел решающее значение.

В ответ ощетинились Малгобекские горы, хребет засверкал вспышками, покрылся дымом.

— Наши открыли огонь! — обрадовался другой солдат. — Теперь заткнут фрицам глотки!

На самом деле артогонь противника в течение десяти— пятнадцати минут был подавлен нашими артиллеристами.

Воспользовавшись минутной тишиной, многие бойцы занялись своим делом: Теплов проверил, в порядке ли минное поле; его товарищи ставили поваленные взрывами колья, ограждающие запрещенные для прохода и проезда участки; засверкали и термосы — это ребята со взвода побежали по ходам сообщения за обедом…

— Мне — к Сидоренко, командиру бронебойщиков, — проговорил Прилипко и лежа протер пыльное лицо, приподняв каску, ладонью смахнул пот с высокого лба. — Надо поглядеть, чтобы не заснули хлопцы… А ты как решаешь, Булычев?

В ответ я кивнул — рот открыть было неприятно: все лицо и губы были покрыты слоем пыли и гари…

Бронебойщики находились впереди минеров. Мы пробрались к ним довольно быстро. Сидоренко действительно спал в землянке непробудным сном. Я попросил Прилипко не будить Александра. Мы присели рядом с ним. Бронебойные расчеты были на местах и молча глядели в сторону Терека, где притаились танки противника. Один из бойцов, словно оправдывая своего командира Сидоренко, сказал:

— Когда бог войны говорит — для нас рай! И похрапеть не грех!..

Мы молча закурили. Хотелось ни о чем не думать, отдохнуть, закрыть глаза. Впереди в дымке курилась горка. Это высота 103. Там немцы. Не очень-то спокойная была обстановка для отдыха. На эту высоту скоро Диордица поведет свой батальон, если его не опередит танковая лавина врага.

Огонь нашей артиллерии переносится на высоту 103. Она закипает вулканом, ее уже не видно, она превратилась в сплошное облако, будто оказалась огромной бомбой и сейчас взорвалась на наших глазах. Еще сильнее затряслась земля.

Сидоренко вскакивает, высокий, худощавый, оглядывается, протирает сонные, ничего не видящие глаза. Наконец заметил нас. Извиняется. За трое суток первый раз прикорнул…

В небо взлетели сигнальные ракеты. Это Диордица поднимает в атаку своих гвардейцев. Прилипко спокоен: сопку возьмут! А вот удержать ее будет труднее. И он говорит Сидоренко:

— Александр Денисович, дружище! Тебе и твоим браткам придется удерживать «Ягуаров»… А это сейчас главное!..

— Бачу, Леонид!.. — Усталый взгляд, морщины прорезали загорелое лицо. — «Ягуары» — не впервой… Только с ними не так просто…

— Знай: пропустишь хоть одного к высоте, несдобровать нам всем…

Разговор обрывает радостный крик Сидоренко:

— Глядите! На высотке — флаг… Взяли!

Действительно, на отметке 103 в дымке разрывов сверкнуло алое полотнище.

— Ты, Ваня, туда смотри! «Тигра» не прогляди! — беспокойно говорит Сидоренко солдату и направляется по ходу сообщения к двум небольшим полевым пушкам, стоявшим чуть впереди.

Завизжал телефон. Трубку взял Прилипко: