Пламя над Тереком

— Танки, говоришь? За лощиной? Много? Ясно! — Слегка побледнев, он повернулся ко мне и сказал — Здесь достаточно одного Сидоренко… А мы пойдем с тобой, Николай, к ячейке братьев Остапенко, да и других бронебойщиков подбодрим… Сорок танков! Нелегко будет отбить…

И он зашагал влево. Я — за ним. По телу прошла дрожь: сорок танков! Пусть не сорок — двадцать машин попрут через позиции Сидоренко на эту высоту!.. Прилипко легче: он десятки раз побывал со своим командиром Диордицей в таких переплетах. И сейчас он вел себя довольно спокойно: останавливался то у одного, то у другого расчета, перебрасывался короткими фразами, пытался шутить.

Впереди на холме вздыбилась земля, грохот заглушил людские голоса. Это — заградительный огонь нашей артиллерии. Он ровно ложится по квадратам. И мы поняли, что в эти минуты «тигры» поднимаются из лощины на холм. Бронебойщики прижались к противотанковым ружьям. Теперь им не до шуток и разговоров. На брустверах — связки гранат. На головах — каски. Мы с Прилипко тоже запаслись связками гранат и, затаив дыхание, лежим в гнезде, вырытом в земле в нескольких метрах от молодых, но уже опытных бронебойщиков Дмитрия и Ивана Остапенко.

Они как две капли воды похожи друг на друга. Близнецы. Хочется порасспросить, узнать, но такие уж фронтовые встречи: не успеешь познакомиться с человеком, а уже надо расставаться…

В воздухе закружились «юнкерсы». Их около десятка. Коршунами налетают они на высоту 103 и сбрасывают бомбы, разворачиваются и снова заходят над бронебойщиками. Приходится сильнее прижиматься к земле.

— Ух, сволочи, свинцом поливают! — Иван Остапенко отскочил от ружья, перед которым крошилась пулеметная очередь «юнкерса».

— А ты что же думал, одеколоном станут брызгать? — усмехнулся Прилипко…

Шесть танков — перед пушками Сидоренко. Стреляя, они шли прямо на орудия. «Вот и конец нашему знакомству с Александром Денисовичем», — с тоской подумал я.

Пушки Сидоренко били прямой наводкой, но снаряды и впрямь отскакивали от брони башен и бортов, высекая еле заметные искры. Еще немного, и орудия с расчетами будут раздавлены…

— Ух ты, гадина, на Васю Жаворонкова лезет! — воскликнул Дмитрий и повернул ружье на приближавшийся к пушкам танк.

— Стой! Не обнаруживай пока себя! — приказал комиссар, волнуясь за жизнь Сидоренко не меньше, чем Остапенко.

Но Сидоренко успел переменить позиции своих пушек, и теперь они били по слабым местам «тигров». Один из них закружился на месте, а потом стремительно двинулся на орудийный расчет Жаворонкова… Дмитрий схватился за голову: нет больше парня! Другой танк повалился набок… Третий стал — и ни с места… Четвертый повернул назад… Пятый горит… Прилипко не выдержал и побежал к Сидоренко.

А танк, который смял орудия Жаворонкова, уже мчался прямо на братьев Остапенко.

— Давай, давай, гадина! — приговаривал Иван и начал прицеливаться.

В стороне — взрывы, это на минном поле Теплова рвались другие «тигры». Не напрасно он так за него беспокоился!

— Вот так, фрицюга! — неистово крикнул Дмитрий.

Я обернулся. Из подбитого им танка в тридцати — сорока шагах от нас удирали немцы в комбинезонах. Я бросил им вслед гранату, начал стрелять из пистолета. Выпустил обойму. «Автомат же!» — вспомнил я и дал длинную очередь. Показалось, что двое упали, а третий прыгнул в воронку.

…Вечером в просторный блиндаж собрались командиры рот, взводов, и командиры бронебойщиков. Все были в пыли, небритые, усталые и, казалось, похожие при тусклом свете коптилок друг на друга. Сюда принесли и ужин в термосах — густую гречневую кашу с мясом. Когда спало напряжение боя, все вдруг почувствовали голод.

Комбат Диордица был в отличном настроении.

— Высоту взяли и закрепились, — сказал он собравшимся. — Задачу выполнили. Честь и хвала артиллеристам, бронебойщикам, выручили! Слава всем, кто участвовал в атаках! И вечная память погибшим… Жаворонков… отличный был солдат!

Не сговариваясь, все привстали и с минуту молчали. Потом Диордица ладонью провел по лицу и сказал: — Товарищи, прошу продолжать ужин. Послушаем лектора. Капитан-лейтенант Булычев нам доложит о девушках.

Все оживились и посмотрели в мою сторону. Анна — фельдшерица — измерила меня долгим, пристальным взглядом, потом потупила усталые красивые глаза и уставилась в свой котелок, будто больше каши ее сейчас ничего не интересовало.

Беседу мне почему-то хотелось начать с рассказа о ней, но не хватило смелости. Начал все же с того, как я побывал в гостях у летчиц. Я говорил о наших отважных девушках из полка Бершанской, старался поживее и интереснее рассказать о них. Но почему-то все время думал о ней, Анне Лахиной. Почему? Вот этого я и сам не знал.

Слушали меня внимательно. Решил не утомлять долгим рассказом. Лучше ответить на вопросы подробнее. Разумеется, спрашивали не только о девушках…

— Что же получается, товарищ лектор, — начал издалека Сидоренко. — На прошлой неделе майор из корпуса говорил, что немцам сломали хребет на подступах к Малгобеку… А вы, капитан-лейтенант, сами видели, что было сегодня. Разве так яро может атаковать противник со «сломанным хребтом»?