Пламя пяти сердец

— Ты пожалеешь о каждом своем слове, пустынная шлюха, — услышала она тихий голос, такой тихий, что он был едва различим в гомоне других голосов. — О каждом взгляде, которым ты меня одаривала, о каждом мгновении, когда ты проходила мимо, отворачиваясь от меня, словно я не стою и твоего мизинца. Ты заплатишь, тварь, и твои спутники будут смотреть на это — и платить за смерти моих друзей, потому что не смогут ничего сделать, чтобы тебе помочь.

И, возвысив голос, он произнес первые слова клятвы:

— Твоя жизнь принадлежит мне отныне, акрай!

В палатке пахло кожей и ее страхом, и запах этот стал сильнее, когда полог отодвинулся, и Хесотзан, раскрасневшийся от вина, блестящий глазами, вошел внутрь. Шербера отвернулась от огня, чтобы встать и поприветствовать его, как положено приветствовать своего господина акрай, и снова склонила голову, когда он приблизился.

— Господин.

Она надеялась, что дрожь ее голоса укрылась от его уха.

Хесотзан остановился напротив нее, пальцами приподнял ее лицо за подбородок и в свете очага посмотрел Шербере прямо в глаза. Его дыхание было полным сладкого запаха вина, белые зубы казались крупными и острыми, как у пустынных хищников.

— Ты принадлежишь мне с этой ночи, акрай.

Она сжала зубы от самодовольства, которым был пропитан его тон, и промолчала. Жесткие пальцы впились в ее подбородок сильнее, потянули, вынуждая Шерберу выпрямиться, приблизили ее лицо к смуглому хищному лицу. Он будто хотел поцеловать ее, и она уже закрыла глаза, чтобы покорно принять это неотвратимое прикосновение губ, но Хесотзан заговорил.

— Сначала я хочу, чтобы ты ублажила меня ртом, — сказал он, и Шербера вздрогнула и открыла глаза, уставившись в издевательски ей улыбающееся лицо. — Потом я буду брать тебя сзади и спереди и заставлю кричать от боли, пока не получу удовольствие, которое заслужил. И, девка, — пальцы сжались еще сильнее, — если мне не понравится то, что случится этой ночью, завтра мы повторим все снова. На колени. Развязывай шнуровку и начинай.

Хесотзан положил руку ей на голову и надавил на темя — сильнее, еще сильнее, пока Шербера не была вынуждена подчиниться, как подчинялась она Сайаму и другим много раз. Она опустилась на колени на мягкий шухир, и холодный, тянущийся по полу ветер тут же завихрился вокруг нее, заставляя задрожать.

— Фир убьет тебя, — сказала она, подняв голову, чтобы посмотреть Хесотзану в лицо.

— Фир умрет, если попытается помешать воле Инифри. Все твои спутники умрут, если попытаются помешать воле богини, и ты это знаешь. — Он нетерпеливо качнул бедрами. — Давай, акрай. Я жду. Твоя ночь уже началась, а значит, пора выполнять свой долг. Именем Инифри я приказываю тебе сделать это.

Она сглотнула ком в горле, попыталась заставить себя поднять руки и коснуться завязок сараби, чтобы развязать их — и не смогла. Мысль о том, чтобы увидеть плоть Хесотзана, уже была ей противна сама по себе, но мысль о том, чтобы коснуться ее руками и взять в рот...

— Слушайся меня, сука!

Он ухватил ее за голову обеими руками и ткнул лицом себе в пах, заставив вскрикнуть от неожиданности и отвращения. Вжал сильнее, заставляя ощутить щекой твердую плоть под тканью сараби, запах конского пота от одежды и запах похоти, от которого ее затошнило так сильно, что едва не вырвало, и зарычал, цедя сквозь зубы слова, которые не должна была слышать настоящая акрай — если только она не хотела уже в следующий миг распрощаться с жизнью:

— Ты не подчиняешься мне, акрай. Ты клялась мне, но не подчиняешься.

Он отшвырнул ее прочь, на шкуру, ближе к пламени, такому похожему на пламя ее волос. Шербера не успела вскрикнуть — Хесотзан оказался рядом с ней, прижал ее шею коленом, заставляя воздух с хрипом вырваться из ее горла, пронзенного резкой болью.

— Ты исполнишь клятву, или я призову в свидетели богиню, и она заставит тебя это сделать!

Она вцепилась в его ногу, но это было все равно, что пытаться сдвинуть со своей шеи бревно. В глазах запульсировали темные и сияющие ярким светом круги, ей было больно, больно, больно...

— Нет, — задыхаясь, пискнула Шербера, — нет!

— Ты сделаешь это, рыжая сука. — Он дернул сараби вниз, одновременно заменяя колено на шее рукой, и Шербера снова пискнула, когда жесткие пальцы сжали ее горло. Ее собственные пальцы впились в эту руку, задрожали в судороге, пронзившей тело — и обмякли, разжались, когда перед глазами сверкнуло золотистое сияние Инифри.

— Я же сказал, ты это сделаешь.

Богиня предупреждала ее.

— Открой рот, акрай.

Богиня давала ей знак, и если она на этот раз не подчинится и не сделает так, как хочет Инифри...

Но она не могла. Не могла.

Хесотзан сжал шею Шерберы еще сильнее, и страшный жар вдруг прожег насквозь ее плечо, заставив выгнуться дугой в жестокой судороге и закричать.

— Пустынная шлюха, ты сделаешь, как я сказал!

Но Шербера уже едва слышала. Это Инифри сжала ее плечо своей мертвой рукой, это она пыталась заставить свою неразумную дочь исполнить данную ей клятву — или это было что-то другое, такое же знакомое, страшное, ядовитое — она не понимала и в охватившей ее боли не могла понять.