Пламя в тумане

«Так я в лагере Черного клана».

– Зачем ты притащил меня сюда? Что ты собираешься…

– Сегодня ты работаешь. Завтра… – Ранмару пожал плечами, – я скормлю тебя своему коню.

Драгоценная сталь и ночной ливень

Он потерял ее след.

Потерял любые ориентиры местонахождения своей сестры.

Кэнсин проследил ее путь вплоть до самой западной окраины леса Дзюкай. Следовал за ней, даже когда ее шаги возвращались назад и пересекали множество небольших деревень.

Несмотря ни на что, он шел по следу. С упрямым упорством. Игнорируя приступы разочарования, пронзавшие его грудь. Но сегодня утром следы Марико исчезли в тени захудалой стоянки.

Совершенно необъяснимым образом.

Старик, разбуженный Кэнсином, сначала проигнорировал его. Проигнорировал его вопросы, прогоняя с порога ветхого навеса.

– Вы знаете, сколько путников забредает сюда каждый день, молодой человек? – наконец прохрипел старик, прячась от солнца. – Я что, должен помнить каждого из них в мельчайших подробностях? – Его смех был очень похож на прерывистый кашель. – Вы бы еще спросили меня о положении облаков в то время. – Затем его лицо сморщилось, как будто он высосал мякоть фрукта юдзу.

Кэнсин чуть не обвинил его во лжи. Было что-то не так в том, насколько легко этот старик оттолкнул его. Увильнул от столь вежливого вопроса прославленного молодого самурая.

Из-за беспокойства за сестру Кэнсин чуть не начал угрожать старику. Но он заставил свое тело расслабиться. А свой разум успокоиться. Он остановил себя, прежде чем его мысли смогли воплотиться в безвозвратное действие.

Кэнсин никогда бы не совершил такой бесчестный поступок.

И хотя он был уверен, что старик лжет, у него не было доказательств.

Теперь след его сестры оказался безнадежно утерян, и Кэнсин был вынужден вернуться в лагерь. То, что он обнаружил по возвращении, еще сильнее обескуражило его. В его отсутствие беспокойство среди его людей возросло. Их провизия истощалась.

Они также потеряли след.

Кэнсин осознал, что пришла пора возвращаться домой. Пополнить запасы и разработать другой план.

Его люди были в восторге от этой новости. Гораздо сильнее воодушевлены, чем хотелось бы Кэнсину. В конце концов, они провалили миссию по спасению единственной дочери своего господина.

Они – и он – подвели Хаттори Кано.

Это правда, что Марико никогда не пользовалась особой любовью среди людей их отца. Она была любопытной девушкой, вооруженной бесконечными вопросами. Марико никогда не упускала возможности чему-нибудь научиться. Она приставала к кузнецам. Заглядывала за плечи алхимикам. Стояла столбом, наблюдая, как Нобутада – самый одаренный мечник среди самураев отца – практикуется со своими ката[39].

Кэнсин знал, насколько раздражительными были мужчины, ездящие под гербом его отца. То были места, неподходящие для молодой девушки. Неподходящими объектами интереса для дочери их уважаемого даймё.

Тем не менее люди его отца были вынуждены подчиняться. И сейчас это было необходимо больше всего. Простые слова сегодня были бы недостаточно эффективны.

Им нужно было подать пример. Который отец, несомненно, одобрил бы.

Когда их отряд достиг вершины холма, ведущего в долину владений его семьи, один из асигару начал напевать в такт их шагу. Мелодию, воспевающую красоту дома, – в исполнении скромного пехотинца. Люди за спиной Кэнсина повеселели от этого звука. Подобно морской волне, мелодия прокатилась по рядам.

Ликующая. Оживленная. Даже перед лицом неудачи.

Давно тлевшее раздражение Кэнсина достигло точки кипения. Он дернул поводья в сторону, заставляя своего коня обогнуть авангард отряда. Канэ приподнялся, прежде чем вонзить копыта в густо пахнущую землю. Отряд резко остановился.

Пение стихло.

Когда мелодия замерла, Кэнсин потратил мгновение, высматривая добычу. Затем он подвел своего боевого коня к аккуратному строю асигару[40].

– Ты, – сказал он молодому пехотинцу, который пел. – Шаг вперед.

Асигару с обеих сторон расступились как один, по-прежнему сохраняя аккуратный строй.

Певцом оказался мальчик. Возможно, даже моложе семнадцатилетнего Кэнсина.

Под хатимаки[41] юного певца выступили капли пота. Кэнсин наблюдал, как тонкая полоска ткани вокруг лба мальчика начала соскальзывать, а герб Хаттори в ее центре потемнел.

Прежде чем сделать шаг вперед, мальчик поправил свою хатимаки. Выпрямился.

Кэнсин на мгновение восхитился его храбростью. Слегка пожалел о том, что собирался сделать. Образ сурового лица отца промелькнул в его сознании.

И его сожаление исчезло.

– Почему ты пел, солдат? – голос Кэнсина разрезал тишину. Глыба льда, отколовшаяся от горы.

Мальчик низко поклонился:

– Я прошу прощения, мой господин.

– Ответь на мой вопрос.

– Я… я начал петь по ошибке, мой господин.

– Громкая правда. Но до сих пор не ответ. – Кэнсин подвел скакуна ближе. – Не заставляй меня спрашивать снова.

Хатимаки мальчика промокла насквозь:

– Я пел, потому что был счастлив.