Пламя в тумане

Вместо этого Кэнсину и его людям велели подождать некоторое время в зачарованном мару. Они пересекли идеально ухоженную лужайку, остановившись лишь для того, чтобы посмотреть, как столетний карп и его компания оранжево-белых кои плещутся в водах лазурного пруда. Затем один из слуг императора низко поклонился Кэнсину, со спокойным лицом ведя его к другому мару, мимо еще одной серии внутренних ворот. Пока они шли через арочный вход, Кэнсин почувствовал, как земля под ним сдвинулась. Ощутил, как она медленно поворачивается, чтобы скрыть их путь и отрезать его и его людей от чужого взгляда. Они быстро прошли через второй двор и спустились по лестнице, ведущей к травянистому полю, окруженному толпой богато одетых зевак.

Вскоре Кэнсин понял, зачем его и его людей привели сюда, а не на официальную аудиенцию к императору.

Они прибыли в замок Хэйан в разгар веселья.

Под восьмиугольным шелковым балдахином, на многоуровневом возвышении на своем черном лакированном троне восседал император Минамото Масару. Балюстрады по обе стороны от него были выкрашены в ярко-красный цвет. На каждом столбе было по восемь серебряных фениксов. Между этими столбами висели сверкающие зеркала и занавеси из шелковых нитей, в центре которых был изображен императорский герб клана Минамото.

Странно, что император решил изобразить феникса рядом со своим гербом. Герб Минамото представлял собой цветы горечавки и листья бамбука – герб, который символизировал процветание и дарил своему носителю защиту от зла. Феникс же всегда ассоциировался с кланом Такэда – длинной родословной сёгунов[51], которые потеряли благосклонность под облаком позора. Когда десять лет назад исчез последний представитель клана Такэда, сошло на нет тысячелетнее совместное правление императора и сёгуна – императора, управлявшего народом, и сёгуна, возглавлявшего армию. Стало не более чем блеклым воспоминанием.

Часть Кэнсина понимала, почему сын Такэды Сингэна не захотел продолжать семейное дело и даже отправился в изгнание на десятилетия. Его клан с позором распался. Его отец был вынужден покончить с собой после раскрытия заговора и обвинения в измене императору. Император был действительно великодушен, когда позволил предателю умереть воином. Дал ему шанс умереть, чтобы его сын мог жить.

Никто не знал наверняка, где теперь был этот опальный юноша – этот ронин. Если он все еще был жив, то был бы примерно возраста Кэнсина. Возможно, старше на год или около того. Со временем из уст пьяных солдат посыпались слухи. Они пронеслись сквозь освещенные фонарями сады и распространились, как лесной пожар, за трепещущими веерами. Сын Такэды Сингэна стал бродягой. Вором. Разбойником. Развратником. Он и его исчезнувший клан стали своего рода легендой. Предупреждение всем тем, кто осмелится выступить против императора.

Как бы высоко ни поднялся человек в жизни, смерть уравнивала всех.

В результате предательства Такэды Сингэна и мощь армии, и воля народа оказались в руках императора. Возможно, именно поэтому Минамото Масару решил объединить два символа под своим знаменем. Феникс, летящий рядом с гребнем цветов горечавки. Птица, восставшая из пепла кровавой истории.

Громовой топот копыт вернул Кэнсина в реальность. Толпа зевак, сидящих на плюшевых подушках, разразилась восторженными криками, а их слуги балансировали с разноцветными шелковыми зонтиками над замысловатыми головными уборами. Ближе всех к императору сидела знать. Императрица и ее служанки находились на нижнем возвышении справа.

На травянистом поле перед ними ябусамэ[52] – элитный отряд конных лучников императорской армии – устраивали представление. Бóльшая часть императорского двора прибыла посмотреть на него. Кэнсин слышал от тех, кто часто бывал в Инако, что император нередко приглашал представителей знати и их гостей воочию увидеть мощь императорской армии.

Мастерство его лучших солдат и самураев.

Хотя Кэнсину было довольно интересно само представление, он старался держаться подальше от собравшихся мужчин в шелковых нарядах и придворных дам, размахивающих складными веерами. Быть в стороне и отдалении – чувство, которое у него часто возникало в подобной компании.

Кэнсин никогда не мог расслабиться среди всех этих придворных. И дело было не в том, что он ощущал какое-то предубеждение против них. Он знал, что эти экстравагантные демонстрации необходимы. Они позволяли посторонним взглянуть на славу империи и давали ее гражданам возможность насладиться ее величием.

Пока он продолжал смотреть представление, выражение лица Кэнсина становилось все более угрюмым.

Это были опытные наездники. Искусные лучники. Лучшее, что могла предложить империя.

Но это все равно было представление. И такая нескромность не соответствовала идеалам бусидо. Не подходила пути воина.

Оружие не предназначалось для демонстрации.

Оно предназначалось для войны. Для защиты самураем своего господина. Для защиты своей семьи.

И прежде всего для защиты императора.