Пламя войны

По коридору разнесся чудный запах запеченной с пряными травами птицы. В камеру вошли двое вышколенных слуг, поставивших на пол чурбачок и водрузив на него серебряный поднос с мясом и мытыми фруктами в отдельной тарелке. Здесь же, рядом с уткой, прислонившись к еще горячей корочке, лежит тонко нарезанный хлеб — свежайший, хрустящий! И кувшин со сладко пахнущим вином.

Рот мгновенно наполнился обильной слюной, а в глазах, по всему видать, загорелся такой голодный блеск, что Лейра деликатно взяла у меня малыша.

С сожалением отпустив внука с рук, я чмокнул его в пухленькую щечку, раздражив щетиной — Олек тут же заворочался и попытался закрыться маленькой, такой же пухленькой ручкой. Забавный…

— Где вы живете?

— В покоях королевы, в самом дальнем крыле.

Я с удивлением присвистнул:

— Ничего себе! Да они или провоцируют тебя, или не знают, на что способна дочь степного вождя! И скорее второе, вряд ли бы лехи решились рисковать жизнью ее величества.

Лейра понимающе и, как мне показалось, чуть кровожадно усмехнулась.

— Не спорю, мысли приходят всякие. — Она заботливо поправила пледик, укрывающий сына. — Но я не могу рисковать Олеком. Торог… Торог потребовал от меня, чтобы я сохранила жизнь сыну любой ценой. Любой — вплоть до бесчестья.

— Даже так… Впрочем, вряд ли теперь до этого дойдет. Сейчас ты для лехов словно золотая птица в драгоценной клетке. Вместе с сыном вы стали тем коротким поводком, за который можно дергать Торога сколь угодно часто, заставив выполнять практически любые команды.

— Вы думаете…

Я внимательно посмотрел в бездонные, абсолютно черные в полумраке подземелья глаза невестки.

— Я ничего не думаю — помимо того, что ты должна выполнить наказ Торога, как верная и порядочная жена. Сложилось так, как сложилось, мы проиграли. Но то, что и он, и вы живы — поверь, это не худший для всех нас расклад. Так пусть уж лучше золотая клетка и краткие мгновения встреч, чем вот такие вот, — я обвел рукой каземат, — палаты… Да и в сырую землю торопиться не стоит.

Лейра грустно потупилась:

— Вас завтра…

Я лишь заговорщески подмигнул ей:

— Посмотрим.

И подумал: «Не успеют!»

Невестка не стала развивать тягостную тему, и ненадолго мы оба замолчали. Подумав, я решил извиниться перед женой сына:

— Я был не самым лучшим дедушкой…

Но в этот момент Олек выгнулся дугой и, широко распахнув глаза, громко заплакал, оборвав мою речь.

— Тише, тише…

— Можно? Я уже сейчас отпущу вас… Дай еще разок взглянуть.

Взяв теплый и чуть влажный сзади комочек (ну конечно, сходил по-маленькому, а в мокром-то спать как-то не слишком!), я поднял внука так, чтобы его крохотная головка со взъерошенным на макушке темным пушком оказалась напротив моего лица.

— А глаза-то, как у Торога, голубые…

Малыш перестал плакать и, широко распахнув заспанные глаза, внимательно и удивленно на меня воззрился. На несколько ударов сердца он замер, и мне показалось, что между нами установилась какая-то… связь, контакт, узнавание — словно внук изучает меня и пытается запомнить. Но длилось это недолго — Олек вновь закрыл глаза и так отчаянно и горько заревел, что я тут же, несколько поспешно, отдал малыша маме.

— Испугался.

Невестка неловко улыбнулась и встала.

— Лейра… Передай Торогу, когда встретишь, что я очень его люблю. И что ни о чем не жалею. И вот еще… Не позволь им воспитать малыша… лехом. Он должен помнить, откуда он, чья кровь в нем течет и какую ответственность он несет на плечах. Торог не сумеет этого сделать, все эти годы он будет далеко. Надежда остается только на тебя… Прошу, сделай.

Лейра кивнула:

— Прощайте, Когорд… Вы не были плохим дедушкой и уж точно никогда не были плохим отцом.

— Прощай, Лейра… Торог не ошибся, выбрав тебя в жены.

С уходом единственных близких людей сердце вновь болезненно сжалось — так что стало трудно дышать, а тоска словно превратилась во что-то материальное, безжалостно придавив к земле. Все же мне хватило сил поднять кувшин и поднести его ко рту — жадно припав к терпкой влаге легкого вина, я разом ополовинил сосуд. В голове легонько зашумело, и, чуть приободрившись, я с глухим рыком накинулся на еду, разрывая птицу зубами и пальцами, обжигаясь горячим мясным соком.

Как же вкусно…

Я дождался, пока холуи унесли поднос и остатки еды. Отпустил Золота, пообещав утром дать ответ — приняв во внимание все то, что он сделал для меня. После чего достал припрятанную грушу и с наслаждением впился в упругую плоть плода, напомнившего мне о собственной молодости и далеком детстве Энтары.

Доев и с сожалением отбросив огрызок, я, уже не стесняясь, сорвал с себя рубаху и, свернув в маленький упругий валик, положил ее на пол. От наспех перебинтованного левого плеча шибанул отвратительный смрад. Сорвав повязку, я с удовлетворением воззрился на уже почерневшую огнестрельную рану, сочащуюся кровью и гноем. Я так и не залечил ее до конца, во время же захвата лехами рана раскрылась и, нахватав какой-то дряни, воспалилась. Багровая краснота разошлась чуть ли не по всей левой половине туловища…