Пламя войны

Он долго не мог подняться. Они ушли давно, за горизонтом скрылись, а Страйк всё смотрел им вслед. А затем поднялся, вытер лицо – впрочем, кровь уже запеклась. Крестьянский сын к полю пошёл. Замер средь пышных колосьев, средь золотистого моря…

Столько труда вложил в это всё. Хороший урожай получился. Покрытая мозолями рука коснулась колосьев – какие зёрна-то крупные! Он улыбнулся желтому полю – уберёт урожай, да продаст в городе, эко ж денег у него будет! Хватит и дом отстроить, да не землянку какую, а дом справный и мельницу…, хотя на мельницу, наверное, пока не хватит…

Страйк снова посмотрел на горизонт. В глазах застыла тоска, боль – он много лет не вспоминал о том, как именно превратился в висельника, убийцу, в бандита с больших дорог Империи. Зачем теперь вспомнил? Поле он бросил. Не смог остаться и убрать урожай. Каждый день ему виделась на лугу та проклятая лошадь и изуродованное тело Летиньи.

А потом виделось как жгут её тело на площади, а люди смеются, кидают гнилыми овощами. И в той толпе её поганый муж…, надо было в гости к ней ходить. Нужно было приглядывать за сестрой, а он всё в поле работал. Для себя старался. О доме даже не позаботился, а как беда пришла, так ему и положить её негде было. Может, будь у него дом, очаг будь у него, может, не умерла бы Летинья…, так казнили бы на площади тогда, толку-то что с того?

Бросил поле через неделю после смерти сестры и ушёл в город. Он несколько дней бродил там, сам не понимая, зачем пришёл. Требовать справедливости бесполезно. Летиньи муж не просто крестьянский сын, большой был человек. Красиво ухаживал за девочкой крестьянской, все так радовались за неё, как свадьбу-то они сыграли…

Всё решил глупый случай – они столкнулись на улице. Высокий, полноватый мужчина, в богатых одеждах, шёл он меж рядов торговых с парой телохранителей за спиной. Зевали телохранители, зевал полный мужчина – не заметили, как позеленел от ярости и страха, неприметный низкорослый мужичок, с пушком на висках. Да, тогда у него ещё было немножко волос…, он не понял сам что произошло. Только когда нож вонзился в пузо мужчины в пятый раз, он осознал что натворил. Уважаемый господин, выпучив глаза, схватился за живот – кишки падали наземь проскальзывая меж пальцев, а телохранители, уже тянули руки к Страйку.

Его два месяца держали в темнице. Среди полнейшего отребья Империи. Очень быстро Страйк выучил прописную истину таких вот казематов – кто сильнее, то ест первым. А из этого уже вытекали истины прочие. Кто сильнее – того не обижают, тот сам должен обижать, иначе будут считать слабым и будут обижать уже его. Не можешь быть сильнее всех, стань на сторону того кто сильнее тебя и помоги ему. Не хочешь девочкой стать для всей темницы – сделай таковым того, что слабее тебя. Не можешь справиться открыто – убей ночью, когда спит…, и десятки прочих, очень простых правил, которые ему пришлось усвоить, что бы выжить.

Но как оказалось, смысла в этом не было никакого.

Грязный, вонючий и голодный, весь во вшах и язвах, он был предан справедливому суду.

-Убил? Умри сам. – Такой вот приговор от Головы городского.

Никому не интересно было, почему он убил. Главное кого он убил и сам факт сего события.

Однако перед тем как умертвить осужденного, «добрый» люд городской, потребовал суровее наказания, ибо злодейство его было выше всяких границ, а зрелищем отрубания голов народ уже пресытился так, что тошно, хочется людям «добрым» что-нибудь поновее, да поживописнее…

Страйк зарычал неосознанно – секунду всего рычал, от арийцев видимо, плохая привычка передалась. А затем сердце сдавило болью, и он заплакал, глядя на далёкий горизонт.

Как несправедливо! Почему? Почему с ним поступили так? Что такого плохого он сделал? Он скотину убил, мразь убил, животное поганое, а его…

А его две недели возили в железной клетке вокруг городской стены и по ближайшим сёлам. Народ, на радостях от события такого, смотреть приходил. В него бросали тухлыми овощами, пару раз выплёскивали вёдра кала и мочи, на голову прям. В селе одном, народ ещё добрее оказался – стражникам монеток медных подсыпали и почти сутки тыкали в клетку раскалёнными прутьями. Очень веселились, смеялись радостно и добро – ведь он так забавно кричал и по клетке прыгал! А потом, что б от ожогов поменьше страдал и до городу не помер, всем селом собирали мочу в вёдра, да сверху на клетку выливали, что б, значит, раны на теле не гноились.

Да вот до городу не доехала та клетка.

Прежде чем повозка тронулась, а жители деревни вернулись к своим делам, из леса выскочила толпа оголтелая, людей лихих толпа. Они в два счёта перебили стражу, мужичков, что за топоры похватались, да началось веселье…, он так и сидел в клетке до самого утра. Даже уснуть смог – крики насилуемых женщин, крики детей и тех, кого пытали жестоко, никак не помешали сну. Он слишком устал, а, кроме того, вопли этих людей, успокаивали его – и им воздалось, и они получили что заслужили…, он помнил, как уснул с мыслью, что, может быть, и он заслужил то, что с ним стало? Может быть, и заслужил…