План D накануне

— Ну, тогда, два года назад, мы все жили в гетто, там легко было отыскать кого угодно.

— Последний адрес?

— Подвал дома Мороня на Варфоломеевской.

— Вам известно о том, что Гюнтер хотел убить именно Шульца?

— Этот монструоз хотел убивать всех, однако в данном случае не без предыстории. Бруно работал на Феликса Ландау, гестаповца, делал тому в доме большую роспись и пользовался его негласным покровительством. Ландау в своё время убил зубного врача Гюнтера, и тот замыслил ему отплатить. Мне передавали, после того четверга он намеренно и злорадно говорил Ландау, что вот, мол, я сегодня застрелил твоего художника, этого Шульца. Жалко, отвечал Ландау, он был мне ещё нужен. Оттого-то я его и застрелил.

— Кто вам передавал это?

— Семён Бадьян, фельдшер из гетто.

— Вы знали о содержании бумаг, которые Шульц хранил в своём чемодане?

— В общих чертах. Его картины, несколько начатых сочинений, также множество писем. Все свои он копировал и сохранял, а также бережно хранил чужие.

— Кроме этого, хватит крутить.

— Затрудняюсь сказать.

— Видели ли вы у него ящики с архивами или каталоги?

— Он много месяцев составлял каталоги в старческом доме, конечно, я видел у него каталоги.

— Что-то особенное, Исидор, вникните вы наконец.

После каждого вопроса он впивался в бег глаз Фридмана.

— Ну, не знаю. Были две каких-то книги, вроде амбарных, большие, в красных переплётах, но, может, он и не имел к ним никакого отношения, я-то и запомнил их за величину и, как вы сказали… особенность. Они всегда лежали на подоконнике.

Через два дня во Львовской полевой газете появилось объявление о розыске двух амбарных книг с красными крышками. Адрес для обращения дрогобычский.

Силы опухших ног забирали сугробы и проваливающиеся насты, они таяли на покрытых льдом озёрах и скользких полянах, отвердевшие стебли ломались, как ножки хрустальных бокалов. В обрамлении заиндевевших прядей на висках она брела, помалу избавляясь от последних клочков мантилей и хламид, могущих задержать тепло, сбила пальцами жаркий бобровый колпак, от головы потянулся пар, более твёрдый, нежели выходил из простывших лёгких, сначала боролась с позывами обхватить себя, но потом сдалась, дальше много спотыкалась, ломая ветви разворотами, пальцы ног ничего не чувствовали, сафьян давно одеревенел; бесконечно возникал соблазн броситься назад по своим же следам, накинуть шубу, натянуть до носа шапку, бежать из заповедника, в стены, в тепло, к кипятку с мёдом, к свету огня и перине, к тому же за ней, как видно, кто-то шёл, кто-то недобрый. Она посмотрела вперёд сквозь призму оледенелой радужки, в древесных лакунах проступали дуги и архитравы собора, ей такого видеть ещё не доводилось, с длинными узкими башнями, внутри которых, как видно, полыхал жар, выводя из крыш почти не сносимые дымные фигуры, так вот где её сын нашёл пристанище, очень кстати. Она медленно засыпала, бодрость и возбуждение побеждались холодом, вдруг накатил страх перед этим первобытным мороком фабулы смерти, желание всё вернуть и ещё более страшное понимание, что вернуться сил уже не хватит. Высыпали фигуры, побежали к ней, чёрные, развевались одежды, вроде балахонов, лиц не видно, на опушке выстроилась целая шеренга; дальше не шли, до неё оставалось четыре сажени, смекнула, в чём дело, плюхнулась на живот и поползла; забрасывала вперёд локоть, подтягивалась, стараясь держать голову повыше, они махали руками, мол, не смотри, подобралась почти вплотную, посмотрела, перекатилась на бок, рядом кончался снежный покров, подле него стоял ровный ряд туфель с пряжками, положила руку вплотную, нога резко поднялась и ударила сверху, Вестфалия успела отдёрнуть, снова высунула, попытались затоптать, отдёрнула, улыбаясь, жаль, не осталось сил расхохотаться, по ту сторону они собрались в круг и пытались попрать её по очереди, но вот ей надоело, ещё раз сфокусировала взгляд на завесе из башен, на тёмных окнах, толком не видя проёмов, но догадываясь об их существовании, наверное, он хорошо там устроился и пришёлся ко двору, стервец, какой стервец, но какой любимый.

Опускаются сумерки, в Восточной Европе к этому уже привыкли. Es ist Zeit quälen Faschist [173]. Моральное право есть, в зависимости, разумеется, от запасов норадреналина, что за истёкший год-другой поднялся пеной до глотки. Его уже привели, со склонённой головой, расхристанного, мундир в соломе, у орла отломана голова, там внутри босого, поначалу тащили волоком, не хотел покидать сарай; идеология разгромлена, для чего, думает он уже, я-то всё это делал? бес попутал, ей-богу, ребята, бес…

Они вошли с двух сторон, сближаясь по звенящей изаномале, в результате ведь планировалось породить как всё было и для чего, протянуть выдох художника, останавливающийся мельком на всём, нанизывая подробности, в своём замысловатом стеге, совершенно не касаясь той резкой боли в спине или побега, или чемодана с собранием сочинений.