План D накануне

Около полудня из церкви вышел толстый низкорослый негр, облачавшийся словно из его тюка. Его движения настораживали, требовали в них разобраться. С наступлением тьмы он отправился на разведку. За этот день в горизонтальном положении Г. вполне образумился, совладал с чувствами. В который раз сделал выбор между личным и общественным, на сегодняшний день уже легко меняя последнее местами с собственными интересами, не лежащими в определённой постыдной плоскости. Он описал ему и сам объект, но так, не универсально. Сказал, charta antiqua [76], будет стоять особняком от прочего и, вероятнее всего, без каких-либо подпорок. Он соскользнул во тьму, а Готфрид, перелёгши на горб, стал смотреть на звёзды и ждать.

Мистер G., человек в верёвках, всё толковал о времени и о том, что оно забирает худших, пока все спускались к подножию холма. Сам Р. едва ли был способен передвигаться, его вели, он чувствовал руками, теми самыми, ещё недавно помогавшими руководить его собственной жизнью, ремни, канаты, поролоновые подплечники, расширение грудных клеток, как твердели скаты, начинающиеся сразу от шеи. Он изъяснялся на английском, тот самый знакомый кинорежиссёр, тоже, почему-то, оказавшийся здесь в глуши, переводил, хотя этого и не требовалось, больше сам упражнялся.

Камни летели из-под колёс, ветки трещали. Пикап ехал зигзагами, сложными путями, узкими, неверными, искажёнными выходами магмы, не прекращавшимися тысячелетиями, пресловутыми мерами воздействия снизу, из сети девственных пространств, которые никогда не будут густозаселёнными или прекрасными. Что-то хлестало по лобовому стеклу, он каждый раз дёргался, словно трясся лишь в призраке автомобиля. Дождь, град, антарктические диксонии, молочаи, неизменно кратковременно, неизменно хлёстко, словно попытки человечества обуздать натуру до сих пор. В кузове открывался немного другой ракурс, он видел то, что они уже преодолели, причины поворотов и непреходящего лязга.

Мистер T., явно не в духе, ждал на месте, провоняв всю гостиную сигарным дымом, отчасти скрывающийся в этом флёре. На самом деле режиссёр пребывал не в восторге от всех троих, омерзение, знаете ли, было ему не чуждо. Биограф ещё туда-сюда, хотя в молодости он и успел навставлять палок в колёса плану, но эти двое рабовладельцев…, в общем, мистеры не трогали его особенно сильно, но пришлись ко двору со своим тупым желанием контролировать правду.

— Не надо, не надо, — горячился мистер T. — Не надо, что вы там накропали уже, не надо.

— В каком смысле ду нот? — ему помогли достичь кресла, и сейчас он, в комфорте, вновь обретал силы и волю.

— Не надо.

— Что это за козёл? — обратился Радищев к Л.Г.

— Не надо, — сказал он, хотя Трумэн молчал.

— Но я буду, сами понимаете.

— He won’t, — сказал Л.Г.

Он кивнул подручному, тот одним движением оказался за спиной и вколол в шею препарат, явно подготовленный заранее. Такая прыть вовсе не требовалась. Они его переоценивали. Дюжина кабаньих и пингвиньих голов, голов кенгуру и голов моржей взирали на этот насильственный акт. Громадный каменный камин пылал, на его полке, до которой и Л.Г.-то едва мог дотянуться, стояли подсвечники и фотографии охотников с добычей в рамках. Экран давно не чистили от копоти. Мебельные гвозди утопали в кожаной обивке кресел. Под все ружья на стенах подоткнуты шкуры. Бар нараспашку, полный ликёров и виски. Балки, державшие незажжённые бронзовые люстры, поскрипывали, над ними распростёрлась тьма пространств верхних этажей. Столешница на козлах вмещала на себе съестного на целую королевскую охоту, почти нетронутого. Рядом с креслом лежал незаряженный арбалет, должно быть, он в ожидании изучал его конструкцию.