План D накануне

И вот среди подобного приходилось гнуть свою линию, а помимо этого жить тайной жизнью, всегда планировать побег, полноценное исторжение, абсолютный выдох, без этих мыслей он уже не помнил себя. Длительной терапией и самоконтролем он научился не называть это предательством, хотя вообще-то родители настоятельно учили его смотреть правде в глаза, словно их предки в жерло пушек пакетбота «Почтальон». Он не обнаруживал высшего замысла в молчании и не молчал, свободно беседуя с сёстрами. Понимание, что зря он это затеял, положил столько сил и времени тогда, на этапах отбора, пришло через несколько лет жизни здесь. Сколько раз он стоял на гребне, перепробовав взгляды во все стороны, но до сих пор так и не решился спуститься по ту. Всех хартофилаксов хоронили здесь, он же стал добавлять к ним утопленников, вылавливать которых в шесть рук было удобно, и, главное, всем троим это нравилось. Таким образом они отчасти изучали и измеряли по себе мир, чем дальше, тем стремительнее менявшийся, и с вызовом ждали XX-й век, само наступление, само наличие этого рубежа и его перехода всеми до известной степени извиняло внутреннюю нестабильность в отношении его служения, более того, он и вправду почти решился уйти, говоря себе, что в следующем столетии просто необходимо подыскать занятие посовременней. Она писалась не под эти обстоятельства; такой сложности, амальгамы из поставленной на службу кичевым бойням натурфилософии, из искусства допустимого, расширяющегося, словно сущее там далеко, из фальсификаций, пронизывающих науку и жизнь, от муравьёв до интегральной точки зрения, из поведенческих обыкновений, обнаруживаемых или приписываемых тому, что мёртво или эфемерно, из энтузиазма и его предметов столь экзотических и яростных, что охваченные окислением и, как следствие его, выделением повышеннного тепла люди в галантерейных лавках были в порядке вещей, суды — пещера теней, газеты — пещера теней, признанные цели — пещера теней, глобализация — пещера теней, Луна — пещера теней, соседи — пещера теней, источаемое Солнцем — пещера теней; такого клубка событийных темпераментов и следствий эти полумифические фигуры предусмотреть попросту не могли.

Он остановился, хлопнул себя по лбу, попав по рубину.

— Я же ещё в прошлый раз забыл у вас свою трубку.

— И вправду, я нашла её на консоле. Иако је ово прилично сумњиво.

— Что именно? — уже через плечо.

— Лула, уж слишком тебе идёт такое.

— Я сейчас, не ждите, я догоню, — прозвучало ненатурально.

День и с ним солнце над долиной шли к закату. Сёстры вернулись домой затемно, одна весь вечер декламировала стихи на сербском, забравшись с ногами на алтарь, вторая листала книги. Он, хоть и давно не спал, сидел под звёздным небом и беззвучно шевелил губами. …сравнительная анатомия превращается в промысел, желание испить молока — в иерархические классификационные системы, ходкие книги идут в печать по глобальному плану; он всё это хватал на лету, считывая признаки, и мысленно давно уже отправился в другое место, поскольку переход экономики, а от неё теперь танцевали все, в назревшую фазу капитализма будет знаменован столкновением сил столь чуждых всему прежнему, что хранить ему станет нечего, только лист, не несущий больше никакого смысла. Казалось, что он порой переводит это в «священное делание», приходилось тяжело без взгляда со стороны. Иногда накатывала некая извращённая форма служебного рвения, и прогнозы превращались в истории. Хотя, казалось, они были вполне литературны и обладали в своей основе явлением, открытым им для себя недавно; Деукалайон понял, к собственному стыду, что этим проникнуто множество книг, которые он читал, — комичностью.

На худощавой щеке сморённого сном Деукалайона мог бы поместиться краткий пересказ Нового завета: общеаттический диалект, так себе откровения, Мураториев канон и документальная гипотеза. Он проснулся над книгой и ловко бросил через себя читанный накануне текст на полку, вонзив с краю, чем оказал изрядную услугу, натурально поставив в один ряд с людьми, привыкшими к критике.

Там имелись: Василий Анкирский «Противодействие арианству», Присциан «Ода императору Анастасию», «Грамматика» Элия Доната, девять томов о правах, судах и законах чешской земли Корнелия Викториана, «Толкования на Вергилия» Мариуса Сервия, «Георгики» и «Энеида» Вергилия, Плутарх «Против Калота», «О видимом на диске луны лице», «О позднем наказании безбожника», критика и пояснения поэм Гомера Аристофана, два труда Люция Апулея, «Апология» и «Метаморфозы», «Утешение Философией» Северина Боэция, «Приискание» Виатора Замека, «Дикая прачка» Марии Анны Шикльгрубер, «История моих бедствий» Петра Абеляра, «Эрек», «Клижес», «Рыцарь в тележке», «Ивейн», «Сказание о Граале, или Персеваль» Кретьена де Труа, «Виллегальм», «Парцифаль» и полный «Титурель» Вольфрама фон Эшенбаха, «Граф Луканор» Хуана Мануэля и «Абердинский требник».