Планета грибов

«Хорошо им было: грешники, праведники… Прям не Страшный Суд, а одно удовольствие, – Марлен засмеялся. – Суди – не хочу… А представляешь, когда туда явятся наши люди». Он смотрел на губы, измазанные белой пудрой. Вытянул из стакана бумажку – в пышечной их ставили вместо салфеток, – хотел протянуть, но передумал, вытер свои. «Потеха! – Марлен принялся за вторую пышку. – Надеюсь, бедняжкам-демонам хватит времени, чтобы унести ноги».

Он тоже засмеялся, потому что представил себе простодушных грешников древних времен, когда они сойдутся лицом к лицу с теми, кто жил в двадцатом веке. Что-то похожее встречал и в литературе. Авторы рассуждали о новой сущности Зла. Задавались вопросом: можно ли продолжать исповедовать традиционные религии и верить в прежнего бога после Холокоста – великой Катастрофы, унесшей шесть миллионов жизней? Фашизм, коммунизм… Конечно, много общего, но все-таки здесь, с нашей стороны, не только жертвы, много и хорошего: тот же космос, о котором упомянул Марлен, да и Победа – тоже со счетов не сбросишь.

«Слушай, а Страшный Суд – это только у нас?»

«Как это – у нас?» – Марлен закашлялся, видимо, поперхнулся.

«Ну, в смысле… У буддистов или индуистов, у них – тоже?» – «А черт их знает! Но ад точно есть. Называется нарака или нарака. Не знаю, как правильно. Кстати, там тоже концентрические круги. И грешники согласно категориям: чем глубже, тем страшнее. Правда, со своими примочками. В первом круге – бездетные, хотя, казалось бы, уж они-то в чем виноваты? Во втором – души, ожидающие второго воплощения. Тут уж многое зависит от самого клиента: кому как повезет. Кто – снова в человека, вроде как вторая попытка. А если особенно нагрешил, тогда в паука, или в шмеля, или в червяка какого-нибудь, – похоже, мысль о червяке Марлену и самому понравилась, во всяком случае, он ужасно развеселился. – Потом не помню, тоже какие-то деятели, надеюсь, члены компартии Индии. Интересная история в пятом: тех, кто угодил туда, терзают ядовитые насекомые, дикие звери и птицы. Как ты думаешь, что имеется в виду?» – «Не знаю». – «А я тебе скажу, – Марлен изрек торжественно, словно сам же и создал этот пятый круг. – Ядовитые насекомые воплощают собой укоры совести. Представляешь? Наивные индусы полагают, что совесть есть даже в аду. Но самое интересное – случайная нарака». – «Случайная? Это как?» Он макнул последнюю пышку в остатки сахарной пудры: «А так. Что-то вроде ямы, в которую можно угодить. Идешь-идешь, а потом – хрясь! Говорят, из нее особенно трудно выбраться». – «Кто говорит?» – «Ну как – кто? – Марлен ответил каким-то поскучневшим голосом. – Ясно, индусы…»

Он шевелит правой стопой: нет, кажется, не болит. В понедельник, когда шел в ДЭК, оступился, подвернул ногу. Славу богу, обошлось без последствий… —

* * *

Утром, готовясь позвонить антиквару, разбирала старье. «Где ж это было? В Хельсинки».

Однажды застряла в Финляндии: опоздала на паром. Отзвонилась, сообщила тогдашнему партнеру: задерживаюсь на сутки. С утра решила прогуляться по городу. Шла куда глаза глядят, пока не наткнулась на музей: не то исторический, не то краеведческий. Экспозиция начиналась с древних времен: стоянки охотников, орудия производства, все эти палки-копалки, как в учебниках истории: «В каждой местности свои дикари. Это – для специалистов. Сравнивают, чьи дикари круче…» За лестничной площадкой началось Средневековье: иконостасы, резные деревянные статуи с изможденными лицами, большей частью евангельские персонажи – шла, скользя невнимательными глазами, пока не набрела на игрушечные домики. Прелестные, конца XIX века. Внимательно разглядывала интерьеры: гостиные, спальни, кухни. Судя по всему, точные копии настоящих. Фарфоровые чашки величиной с ноготок, медные сковородки, тазики для варенья. Лилипутские ванны на гнутых ножках… Хочется поселиться и жить. Погрузиться в чужое безмятежное детство.

Последние залы – экспозиция XX века. Не иначе инсталляции, актуальное искусство – муть и зеленая тоска. Ориентируясь по стрелкам, двинулась к выходу, уже прикидывая, как быстрее добраться до гостиницы: «На трамвае. Надо еще поесть… Или потом, уже на пароме?..»

Но здесь были собраны вещи. Подлинные. Ходила от витрины к витрине: одежда, мебель, впрочем, мебели мало. Куда больше женских сумочек, мужских ботинок, игрушек, фарфоровых статуэток. Все разобрано по десятилетиям: десятые годы… двадцатые… тридцатые… Холодильник… пишущая машинка…

«На чердаке, на даче. Точно такая же. Машинка отца». 1960-е. Седьмое десятилетие прошлого века. Для финнов – история. Музей вещей, отживших свое. «А для меня?..»

Неожиданно для себя повернула назад – в сороковые-пятидесятые, чувствуя непонятную тревогу, словно что-то упустила. «Холодильник?.. Нет. На даче другой, советский… Платье? Пиджак?.. Ну конечно», – обрадовалась, будто обнаружила потерю. Стиральная машина: белый корпус, эмалированная крышка, сбоку – ручка. Внутри, под крышкой, два резиновых валика…