Сердце теснило. Чтобы избавиться от этого ощущения, нужно было глубже дышать, но Заммлер не мог заставить свою грудь вздыматься. Ее как будто заперли. Маргот с Говиндой до сих пор не вернулись. В коридоре горела настенная лампа, без нужды освещая диван с кленовыми ручками и покрывалом из косынок. В доме царил покой. Или так казалось, потому что не было времени присесть? Заммлер переобулся, вытряхнул из жестянки несколько долларов, положил в бумажник вырезки из газет. На его письменном столе стояла бутылка водки. Шула покупала ее на жалованье, которое получала от Эльи. Водка была отменная – «Столичная», из Советского Союза. Заммлер отдавал ей должное примерно раз в месяц. Сейчас он открыл бутылку и выпил целый стакан. Жидкость обожгла горло, он скривился. Стариковская первая помощь. Потом Заммлер вышел на черную лестницу, вытащив задвижку, чтобы дверь не захлопнулась и он не остался снаружи. Не желая спорить с Шулой о том, повредила ли туфлям сушка в электрической духовке, он бросил их в мусоросжигатель. Они свое отслужили.
В подъезде в кои-то веки работал шипящий телевизор. Неустойчивые очертания серых и беловатых фигур колебались. Заммлер увидел на экране себя самого, мертвенно бледного. Дрожащий образ старика. Это помещение напоминало определенные комнаты театров, не используемых по прямому назначению, – устланные коврами подвальные гнезда, которых следовало избегать. Не прошло еще и двух дней с тех пор, как на этом самом ковре, придавленном латунными креплениями, карманник животом оттеснил Заммлера в угол за этим самым флорентийским столом. Молчаливый, как пума, он расстегнул желтоватое, как мех пумы, пальто, чтобы продемонстрировать себя. Уж не в таких ли людях Гете видел первичную природную силу?
Эмиль хотел выйти из машины, чтобы открыть дверцу заднего сидения, но Заммлер ему помешал:
– Спасибо, я сам.
– Тогда едем. Откройте бар, налейте себе чего-нибудь.
– Надеюсь, мы не попадем в пробку.
– Выедем прямиком на Бродвей. Хотите включить телевизор?
– Спасибо, не нужно.