Планета мистера Заммлера

Заммлер привык соблюдать осторожность, передвигаясь по нью-йоркским паркам, вечно загаженным собаками. Зеленые огни огороженных решетками газонов были сплошь притушены экскрементами. Красивые, хотя и словно бы запачканные, бело-коричневые платаны уже готовились брызнуть первыми листьями. Красный кирпич квакерской школы, грубый теплый буроватый камень массивной епископальной церкви Святого Георгия. Заммлер читал, что ее активным прихожанином был Джон Пирпойнт Морган[60]. (В древние австро-венгерские краковские времена старики, читавшие о нем в газетах, уважительно именовали его Пиперноттером Морганом.) По воскресеньям бог биржевых маклеров мог отдохнуть под сводами этого храма от неутихающих городских бурь. Мистер Заммлер не был доволен белой протестантской Америкой: она не сумела установить должного порядка. Трусливо сдалась. Сильный правящий класс так себя не ведет. Не стремится, втайне упиваясь собственным унижением, перемешаться с чернью всех сортов, чтобы потом поднимать шум против самого себя. А что сделало духовенство? Перековало мечи на орала? Нет, скорее просто сменило собачьи ошейники на набедренные повязки. Несущественная трансформация.

Внимательно глядя под ноги (собаки!), Заммлер стал искать скамейку, чтобы посидеть минут десять и подумать или, наоборот, постараться не думать о Грунере. Может быть, прочитать, преодолевая глубокую печаль, несколько главок увлекательной рукописи о Луне. Взгляд остановился на спящей пьяной женщине: брюхо вздымается, как у морской коровы, отекшие ноги все в синяках, короткое платье, мини-тряпка. Другой алкоголик, мужеского пола, угрюмо мочится у ограды на газеты и прошлогодние листья. Копов подобные старомодные нарушители общественного порядка обычно не волнуют. Есть здесь и более молодые персонажи, в каком-то смысле составляющие своеобразие местного колорита. Босые ноги, как у бомбейских нищих, свалявшиеся бороды, длинные волосы, сдуваемые с лиц, головы, продетые в пончо наподобие перуанских. Коренные жители непонятно чего. Невинные, лишенные агрессии, сказавшие системе «нет», они похожи на быка Фердинанда[61] (никакой корриды, только цветочки под прелестным пробковым деревом). А еще на элоев из «Машины времени» Герберта Уэллса – очаровательных скотоподобных маленьких гуманоидов, которых пасут свето– и огнебоязненные каннибалы-морлоки, живущие под землей. Да, суровые видения отважного старичка Уэллса оказались пророческими. Может, со стороны Шулы это не так уж и глупо – требовать мемуаров о нем. Мемуары действительно следовало бы написать, только осталось уже слишком мало времени для спокойного неторопливого повествования о разнообразных вещах и событиях, которые сами по себе очень любопытны. Например, о том, как Уэллс, когда ему было уже за семьдесят, все еще надеялся попасть в Королевское научное общество и с этой целью написал тезисы. Не о земляных ли червях? Нет, «О качестве иллюзий на протяжении жизни высшего многоклеточного индивидуума». А членство ему все равно не светило. Чтобы обстоятельно об этом рассказать, потребовались бы недели, но у Заммлера свободных недель не было. У него были другие потребности, другие приоритеты.

Строго говоря, не стоило отвлекаться даже на чтение этой рукописи – бронзовочернильных готических письмен Говинды Лала. Но при всей своей искушенности мистер Заммлер не мог противиться истинному очарованию. На семидесятой странице Лал начал рассуждать об организмах, способных адаптироваться к лунным условиям. Удастся ли покрыть поверхность Луны какими-нибудь растениями? Должны присутствовать вода и углекислый газ. Необходима выносливость к перепадам температуры. Лишайники, по мнению Говинды, могут подойти. А также некоторые представители семейства кактусов. Растение-триумфатор, гибрид лишайника и кактуса, конечно, будет выглядеть непривычно для человеческого взгляда. Но ведь и в тех своих формах, которые уже существуют, жизнь непостижимо разнообразна. Есть ли для нее хоть что-нибудь невозможное? Кто знает, чем еще поразят нас морские глубины? Какие существа там скрываются – может быть, уникальные? Гротескные особи, умудрившиеся достичь равновесия под двадцатимильной толщей воды? Неудивительно, считал Говинда, что человечество так яростно хватается за свои ближайшие обозримые перспективы и так спешит совершить прыжок на другую планету. Воображение – это изначально биологическая сила, ищущая способы выживания в невыносимых условиях.