Платформа

Проснулся я с чудовищной головной болью и долго блевал над унитазом. Было пять часов утра: слишком поздно для бара с девочками, слишком рано для завтрака. В ящике тумбочки я обнаружил Библию на английском и книгу про учение Будды. “Because of their ignorance, – прочитал я, – people are always thinking wrong thoughts and always losing the right viewpoint and, clinging to their egos, they take wrong actions. As a result, they become attached to a delusive existence”[8]. Я не был уверен, что понимаю все, но последняя фраза великолепно иллюстрировала мое состояние; от этого мне сделалось полегче, и я спокойно дождался завтрака. За соседним столом сидела группа американских негров гигантского роста – ни дать ни взять баскетбольная команда. Чуть дальше расположились китайцы из Гонконга; их характерная черта – неопрятность, трудно переносимая даже европейцами, а тайских официантов и вовсе повергающая в ужас, который и многолетняя привычка не могла изгладить. В отличие от таиландцев – в любых обстоятельствах ведущих себя как щепетильные до педантизма чистюли, китайцы едят жадно, хохочут с набитым ртом, разметая вокруг себя частицы пищи, плюют на пол, сморкаются в пальцы, словом, ведут себя как свиньи. Что совсем плохо, свиньи эти весьма многочисленны.

Погуляв всего несколько минут по улицам Патонг-Бич, я убедился, что здесь, на участке побережья протяженностью в два километра, представлены все разновидности туристов, произведенных цивилизованным миром. На отрезке в двадцать-тридцать метров я встретил японцев, итальянцев, немцев, американцев, не говоря уже о скандинавах и богатых латиноамериканцах. Как сказала мне девушка в турагентстве, “все мы одинаковы, всех нас тянет к солнцу”. Я повел себя как образцовый средний клиент: взял напрокат шезлонг уже с матрасом и зонтик от солнца, выпил несколько баночек спрайта, окунулся. Волны встретили меня ласково. Часам к пяти я вернулся в гостиницу, умеренно удовлетворенный свободным днем и полный решимости достигнуть большего. I was attached to a delusive existence[9]. Мне оставались бары с девочками; прежде чем направиться в нужный квартал, я прошелся вдоль ресторанов. Возле Royal Savoey Seafood заметил американскую парочку, с преувеличенным вниманием разглядывавшую омара. “Двое млекопитающих созерцают ракообразное”, – подумал я. К ним, расплываясь в улыбке, подскочил официант – вероятно, желал похвалить свежесть морепродукта. “Трое”, – машинально продолжил я. По улице текла и текла толпа: одиночки, семьи, парочки; все они выглядели исключительно невинно.

Немолодые немцы, когда подвыпьют, любят, собравшись вместе, неторопливо затянуть грустные-прегрустные песни. Тайских официантов это чрезвычайно забавляет, они обступают поющих и повизгивают.

Следуя за тремя пятидесятилетними мужчинами, восклицавшими то Ach! то Ja! я неожиданно для себя оказался на улице с барами. Девушки в коротеньких юбках ворковали вокруг меня, наперебой стараясь завлечь кто в Blue Nights, кто в Naughty Girl, в Classroom, в Marilyn, в Venus… В конце концов я выбрал Naughty Girl. Народ еще не собрался – человек десять сидели каждый за отдельным столиком, в основном молодые англичане и американцы лет двадцати пяти – тридцати. На сцене с десяток девочек медленно извивались в ритме ретро-диско, одни одетые в белые бикини, другие без верха, только полосочка трусов. Им всем было лет по двадцать, у всех была смуглая золотистая кожа и восхитительное гибкое тело. Слева от меня расположился за бутылкой “Карлсберга” старый немец с порядочным брюшком, белой бородкой, в очках – я бы сказал, преподаватель университета на пенсии. Он, словно загипнотизированный, смотрел на двигавшиеся у него перед глазами юные тела и сидел так неподвижно, что на мгновение мне показалось, будто он умер.

Потом за дело взялись дым-машины, а на смену диско пришла медленная полинезийская музыка. Девицы покинули сцену, вместо них появились десять других, в цветочных венках на груди и на талии. Девушки медленно кружились, и из-под цветов проглядывала то грудь, то основание ягодиц. Старый немец продолжал не отрываясь смотреть на сцену; в какой-то момент он снял очки и протер стекла: в глазах у него стояли слезы. Он был на верху блаженства.