Платит последний

— Жена тоже родственница, а я спрашивала, что делают враги, — упрямо сказала Лидия. И неожиданно для самой себя разревелась.

— Ну что делают враги? Враги, они и есть враги. Маленькая ты, что ли? — бормотал Кудинкин. — Нет, Лид, ты надейся. Главное, заявление пошло…

Это было что-то новенькое. Лидия вытерла слезы и потребовала объяснений.

Оказалось, заявления о пропавших без вести принимают у родственников обычно не раньше, чем через неделю-две. И то сплошь да рядом случается, что человек никуда не пропал, а гуляет где-нибудь с бабами.

— Колька не гуляет, — вставила Лидия.

— Уж лучше бы гулял, — вздохнул Кудинкин и продолжал свои рассуждения. У него выходило, что если Ивашников еще жив, то его держат где-нибудь в подвале и бьют по почкам, чтобы подписал нужный похитителям финансовый документ. Например, генеральную доверенность или, может быть, липовую платежку. А так оставлять его в живых нет смысла. Как только подпишет, так сразу же и убьют. Так вот, дня за три любого человека можно заставить подписать что угодно. Вчера, сообщил Кудинкин, они с Трехдюймовочкой звонили жене Ивашникова, чтобы та написала заявление на розыск. Разговор получился мутный. По сути, ивашниковская супружница их послала, хотя Трехдюймовочка объяснила ей все очень доходчиво: если, мол, хочешь, чтобы он остался жив, пиши заявление сейчас же! Когда в ответ на такие слова слышишь: «Ничего не знаю, он со мной не живет, и меня не волнует, где он шляется», это навевает определенные мысли.

— Думаете, это она все организовала? — с замершим сердцем спросила Лидия.

— Нет, — категорически отрезала Трехдюймовочка. — Я с ней полчаса проговорила; курица она и больше никто. Сама она организовать такое дело не сможет, но воспользоваться — за милую душу.

— Господи, дрянь какая! — охнула Лидия, остро жалея Ивашникова за то, что он прожил столько лет с этой чужой ему женщиной.

— Что выбрал, то и получил, — философски рассудила Трехдюймовочка. — Его ведь не заставляли жениться.

— Тебя тоже не заставляли выходить за твоего бывшего.

— Вот и я получила. Дура была, — признала Трехдюймовочка и, обхватив за талию своего Кудинкина, прижала его так, что он чуть не выпустил руль.

Лидия подумала о Парамонове. Хотя отец и подсовывал ей жениха, но ведь тоже выдал замуж не насильно. Это сейчас ясно, что она принимала за любовь нелепый суррогат, смешанный из девичьих мечтаний, привычки слушаться отца и желания выйти за кого-нибудь, кто был бы на отца похож. И неясно, что такого похожего на отца она усмотрела в унылом сладострастнике Парамонове. Тогда знала. Или все выдумала, и только. А что нашел в ней Парамонов, Лидия поняла уже через месяц замужества, когда застала его примеряющим отцовскую медальку лауреата Госпремии…

И ведь Лидия прекрасно видела, что из десятка ухаживавших за ней студентиков девять надеются сделать карьеру с помощью отца, а ее саму воспринимают как приятное, но необязательное дополнение. Десятым был Ивашников. Почему Парамонов тоже показался исключением, сейчас уже не вспомнить и не понять.

— Какое-то во всем этом вранье, — сказала она. — Весь брак — большое узаконенное вранье. Сначала ты невольно врешь ему, а он врет тебе, потому что вы хотите друг другу понравиться. Сами себе вы врете тоже, потому что в любимом человеке хочется видеть одно хорошее, а на плохое вы закрываете глаза. Получается, вы женитесь не по любви, а по обману. Рано или поздно вам надоедает изображать то, чего у вас нет, и обман открывается. Ты молча плачешь в подушку, а он бежит самоутверждаться к любовнице. За ужином он ей жалуется, что ты не понимаешь его тонкую натуру, а она прикидывает, догадается ли он помочь материально или так и будет столоваться на халяву. Ты, конечно, замечаешь, что от него стало пахнуть чужими духами, и начинаешь мстить…

— Это как? — попытался внести ясность Кудинкин. И получил от Трехдюймовочки мощный подзатыльник.

— У меня так и было, — как ни в чем не бывало сказала майорша, потирая отшибленную о Кудинкина руку.

— А у меня, — призналась Лидия, — в сокращенном варианте. Он изменял мне с первых дней.

— Олька, еще раз ударишь, и я тебя высажу. Я же за рулем, а ты — по затылку, — запоздало среагировал Кудинкин и вставил в разговор свои двадцать копеек: — Американцы по десять лет живут и не расписываются. А как хорошенько друг друга узнают, тогда уж венчаются в церкви, и на всю жизнь.

— Я тебе дам десять лет не расписываться, — пригрозила Трехдюймовочка, но бить Кудинкина больше не стала. — Я тоже хочу в церкви. Только чтобы батюшка был русский, а то у нас рядом с домом какой-то цыган. Я его увидала вечером в плащике, без рясы — испугалась.

— Шовинистка, — обозвал даму сердца Кудинкин. — Я когда служил в райотделе, вот у нас был интернационал! Половина СНГ сбежалась. Москвичей-то в ментуру палкой не загонишь.

— Так что там получилось с заявлением? — напомнила Лидия.