Платонов тупик

Прочитал Юрка письмо — и глазам своим не поверил. Прочитал еще раз — в горле пересохло: ни слова одобрения! Он нервно скомкал письмо, потом изорвал его на мелкие кусочки и бросил в плиту — чтобы никто и никогда не узнал о его существовании.

Однако делать что-то надо — надо пробивать брешь и выходить за рамки стенной газеты. И он переписал эти же и другие свои стихи и разослал в разные газеты — в «Комсомолку», «Известия», в областные газеты — партийную и комсомольскую, в журнал «Пионер» — и стал ждать. Через какое-то время начали приходить ответы — одни короче, другие длиннее, одни советовали опять же больше читать поэтов, другие указывали на несоблюдение Юркой размера, а в одном даже указывалось на грамматические ошибки.

И тот давний вопрос «Кем быть?» встал вдруг перед Юркой во весь рост. Он не на шутку струхнул, представил, как разлетится в пух и прах его дутая слава, если об этом узнают в школе, и ужаснулся: король-то голый!

С Юркой случилась истерика, он начал колотить себя кулаками по голове, плакать. Упал лицом в подушку, грыз ее зубами, мочил слезами, сотрясался от рыданий. Увидев такое, мать испугалась, стала допытываться, в чем дело, потом увидела письма, прочитала, принялась успокаивать его:

— Юрочка, сыночек!.. Ну разве можно так расстраиваться из-за этого? Ну и что? Правильно пишут. А ты что же, ожидал, что тебя, неизвестного и незнакомого, так сразу возьмут и напечатают? Разве с кем-нибудь такое было? Возьми поправь, сделай, что они хотят, и снова пошли. Не отступайся.

Юрка прислушался, успокоился. Действительно, мать права: сразу никого не печатали. Он вспомнил «Мартина Идена» и окончательно успокоился. А мать тем временем и сама решила помочь ему:

— Дай-ка мне твои стихи — я покажу их нашему редактору Ивану Савельевичу. Он ко мне хорошо относится. Попрошу проверить их на предмет печати.

Иван Савельевич, уже пожилой человек, когда-то тоже мечтавший о писательской карьере — «грешил стишками», пытался писать рассказы, принимался даже за роман, но повседневная текучка постоянно отрывала его от творчества, и он так и остался журналистом районного масштаба. Позволял себе иногда разразиться очерком о каком-либо передовике и потом неделю жил радостью от этой своей работы: «А неплохо получилось! Сочно! Мог бы!.. Мог бы!..» И этим «мог бы!..» его тщеславие вполне удовлетворялось, и после он долго накапливал в себе силы для следующего очерка.

Увидев перед собой гору стихов, Иван Савельевич выпрямился в кресле, посмотрел на Чижикову:

— Это все сын твой нахомутал? Когда же он успевает уроки учить?

— Он у меня способный мальчик, можно сказать талантливый, — похвалилась Чижикова. — Вы уж найдите время — посмотрите, может, выберете, какое можно напечатать. А может, и поучили бы его, вы ведь понимающий в этом деле, получше учителей, — подольстила она редактору.

Иван Савельевич крякнул и сказал:

— Ну ладно… Оставь.

Перечитав весь ворох, Иван Савельевич вызвал к себе Чижикову. Кивнув на стихи, он поморщился и сказал:

— Знаешь, мать… Ведь это все очень плохо.

— Как плохо? Неправильно, что ли? Я сама читала…

— Правильно-то правильно… Но понимаешь, в этом деле мало сказать правильно, надо еще и хорошо сказать, оригинально, по-своему. А у него все банально, все трафаретно. Сплошная декларация. Все не свое.

— Нет, свое, свое, это уж я ручаюсь: сам писал.

— Сам-то сам, да мысли-то выражены…

— Правильные мысли. А раз правильные — значит, хорошо. Или как?

— Понимаешь, мать… Кроме правильности, тут должно быть и… Ну, как бы тебе объяснить?.. — Иван Савельевич, как всякий неудавшийся литератор, любил анализировать написанное другими и давать советы, которые, к его чести, были совсем недурными. — В этом деле ставится несколько оценок. Первая — за то, о чем написано стихотворение, то есть — за тему. Вторая за то, как написано. Так вот, у твоего гения страдает именно это как. Как получилось как. — Иван Савельевич улыбнулся, довольный таким остроумным каламбуром, а Чижикова огорчилась, но не отступала:

— И ни одного, ни одного нельзя напечатать?

— Что ты, голубушка!

— А может, все-таки найдете? Помогите мальчику… Вы же можете. Поищите получше…

Что не сделаешь, если женщина просит?! А Иван Савельевич все-таки был мужчиной и потому сдался:

— Ладно, попробую.

Попробовал и сделал. Взял Юркино стихотворение, покорпел над ним вечерок, переписал на свой лад, сократил его изрядно и напечатал ко Дню Военно-Морского Флота. И подписал: «Юрий Чижиков, ученик 9 класса». Напечатал — и самому понравилось, зауважал себя: сделал доброе дело. Потом разохотился и ко Дню авиации снова проделал такую же операцию над другим Юркиным опусом.

Мать довольна, не знала, как и отблагодарить редактора. А о Юрке и говорить нечего: тот скупал в киоске газеты и не мог налюбоваться не столько стихами, сколько своим именем под ними: «Юрий Чижиков». Да еще жирным крупным шрифтом!