Платонов тупик

Видеть свою фамилию напечатанной — что может быть сравнимо с этим чувством! Есть в этом что-то магическое. Кто не переживал этого волнующего момента, тот и не поймет, как бы красочно это ни расписывать. А кто имел счастье пережить такое — тот поймет нас и без слов.

25

В десятом Юрку пригласили в военкомат — там он прошел комиссию, и его взяли на учет. Военные врачи, правда, были не очень довольны его далеко не атлетическим телосложением. Один, пощупав его мягкие, как вата, мускулы, удивленно спросил:

— Что же ты такой вялый? Спортом, наверное, совсем не занимаешься?

— Некогда… — обронил Юрка.

— Некогда? Чем же ты занят?

Юрка хотел сказать: «Стихи пишу», но смолчал — рядом были ребята-одноклассники, которые могли посчитать его бахвалом, и он только двинул голыми плечами.

Сидевший рядом военный подбодрил Юрку:

— Ничего! Армия его закалит!

Однако Юрку такая перспектива почему-то не обрадовала. Еще больше она не обрадовала его мать. Обеспокоенная, она встретила его вопросом, едва ступил он на порог дома:

— Ну что? Как?

— Взяли на учет…

— А что сказали?

— Сказали: жди.

— Чего?

— Повестки, естественно…

— И ты так спокойно об этом говоришь?

— А что я мог сделать?

— Сказал бы, что ты для военной службы не предназначен. Что ты готовишь себя для работы совсем по другой линии.

С этой тирады она и начала свой разговор на другой день в военкомате с самим военкомом.

— На каком же поприще он собирается прославить наше отечество? — спросил военком не без ехидства: он уже имел опыт разговора с такими мамашами и не очень сердился на них. Это раньше он возмущался подобными ходатаями: в его время понятия не имели отбиваться от армии, ждали этого момента, шли служить с охотой и служили с достоинством. А теперь? Удивительно, как уродуются нравы.

— А вы не смейтесь, — обиделась Чижикова.

— А я и не смеюсь, — сказал военком. — Тут не до смеха.

— Он одаренный мальчик.

— Одаренные армии очень нужны.

— Но он одарен совсем в другой области. — И Чижикова выложила из продуктовой сумки Юркины рукописи. А сверху положила вырезанные и наклеенные на плотные картонки стихи из районной газеты. — Вот! Смотрите! Он пишет стихи!

— Это хорошо! — сказал военком, разглядывая картонки. — Но армия не помеха для творчества, как и творчество не вредит армии. У нас в армии есть все условия для развития талантов: и спортивных, и артистических…

— Да! Но это — литература, поэзия! Для развития этого таланта нужны особые условия.

— Какие же?

— Ну, эти…

— «Эти» у нас тоже есть. Для развития литературного таланта человеку нужно прежде всего знать жизнь. А жизнь можно познать, только окунувшись в нее. Сидя дома у мамки под крылышком — никакой жизни не постигнешь. В армии он научится самостоятельности, станет настоящим мужчиной. Окрепнет физически и морально.

— Ему надо учиться, — стояла на своем Чижикова.

— В армии тоже можно учиться.

— Он должен поступить в институт.

— После армии это ему сделать будет гораздо легче, чем теперь. Поверьте мне.

— Но ведь его могут послать в Германию?

— Почему обязательно в Германию?

— Но могут?

— В перспективе — не исключено.

— Но ведь там постоянно какие-то провокации. Там ведь могут и убить?!

— Убить могут и дома — мало ли хулиганья.

— Значит, не хотите помочь? — подвела итог Чижикова.

— Служба в армии — обязанность, а не право. А законы равны для всех, и их надо исполнять.

— Значит, правду говорят, — закивала она безнадежно головой, собирая со стола рукописи, — чтобы освободиться от армии — это дорого стоит?..

— Нет, не правду говорят, а лгут! — резко сказал военком.

— А если у меня нет таких средствов?

— А если вы будете говорить об этом, я привлеку вас к суду за клевету! И вас осудят, как клеветницу, как сплетницу! Ясно вам? Идите и больше не приходите ко мне с этими разговорами. И готовьте парня в армию.

— Извините, пожалуйста… — испугалась Чижикова. — Но разрешите попросить вас об одном: если уж надо ему за границу ехать служить, пошлите его в Европу куда-нибудь, где поспокойнее.

— Таких Европ, к сожалению, нет. К тому же это от меня не зависит, — сказал сухо военком. И, когда она закрыла дверь, сердито бросил ей вдогонку: — «В Европу»! В ж… тебя, а не в Европу.

26

В армию Юрку все-таки забрали. Постригли, поставили в строй — и шагом марш! Но шли недолго, всего до площадки, где стояли автобусы и грузовик с брезентовым верхом. В грузовик погрузили чемоданы, а в автобусы — новобранцев. Мать стояла возле Юркиного окна, вытирала глаза и приговаривала:

— Береги себя, сыночек!.. Береги, родимый…

Ксения была рядом, у нее тоже глаза на мокром месте: жалко брата.

Юрка, прильнув стриженой головой к стеклу, смотрел на них печальными глазами. Когда автобус тронулся, помахал лениво рукой…

Везли двое суток. Сначала автобусами, потом — поездом, потом — на больших военных грузовиках. В казарме их переодели, и Юрка окончательно сравнялся со всеми. Однако такая обезличка его не устраивала, и он, выбрав момент, подошел к замполиту, поведал ему, что он сочиняет стихи и что он в школе был редактором стенной газеты.