Платонов тупик

— Пошлите Воздвиженскому четкую и категоричную телеграмму: срочно явиться завтра к четырнадцати ноль-ноль на секретариат.

— Иначе будут применены санкции, — добавил Философ.

— Не надо, — отмел с ходу это предложение Председатель.

— Опять «не надо»! — возмутился Философ.

— Ну о каких ты санкциях говоришь? Приводом, с милиционером приведешь, что ли?

Философ в ответ только крякнул и заходил нервно вдоль стола.

Несмотря на «четкую и категоричную» телеграмму, Воздвиженский на секретариат не явился. Не пришел он и на третий, и на четвертый день — он действительно болел. А появился он только через неделю, когда его «оппоненты» были уже накалены до такого предела, что коснись любого — искры полетят. Ах, как они злы были на этого отщепенца — целую неделю он держал их в напряжении, целую неделю каждый из них носил в кармане разгромную речь, как гранату на боевом взводе! Ну, они ему покажут где раки зимуют!

— Начнем, пожалуй, — сказал Председатель, открывая заседание. — Я говорил прошлый раз, что у нас случилось ЧП. Самое настоящее, серьезное ЧП. Но мы не сумели тогда дать этому точную оценку. Нас поправили. И правильно сделали. Кто хочет выступить?

— Так пусть он сам сначала скажет, — кивнул усач на Воздвиженского.

— Что я должен говорить? — спросил тот. — Я все сказал.

— У вас было время подумать и самому дать оценку своему поведению, — нагнетал обстановку усач.

— О чем думать? Какому поведению оценку давать? Все уже сказано! Мы что, дети?

— Вот теперь мне все ясно, — сказал угрожающе усач и медленно поднялся. — Разрешите?

Председатель разрешил.

— Так вот, дорогой гражданин хороший! Не принимайте нас за детей, а еще того хуже — за недоумков. Не таким рога скручивали. Нам все ясно. Ваши постоянные заигрывания, шашни с Западом, «смелые» высказывания и совращение молодежи с пути истинного — это все дела одного порядка: цепочка выстраивается очень четкая, знаете ли. Такое поведение ставит вас вне нашего союза! Вы не наш единомышленник. Я требую исключения Воздвиженского из Союза писателей, и пусть он идет к своим хозяевам туда, где ему любо.

— На что вы намекаете? — возмутился Воздвиженский. — Это клевета. Шить мне политическое обвинение!

— А вы думали как? — усач сел. — Только так!

— Кто следующий? — Председатель посмотрел на Философа.

— Я скажу… Я говорил уже, и вот подтверждается моя мысль: не все однозначно в этом мире. Ты делаешь добро, а получается зло, и наоборот. Субъективно Воздвиженский, может быть, творил добро, но объективно сотворил зло. И поэтому за такое добро надо отвечать как за зло, хотя, повторяю, субъективно он и прав, но… Поймите меня правильно… Если мы будем всегда становиться на субъективную точку зрения субъекта, мы никогда до истины не доберемся, нам нужна объективная истина, а ее мы выявим, лишь встав над субъектом, над фактом, над событием, над случившимся. И вот, встав на эту точку зрения, на эту высоту и взглянув беспристрастным оком на все это, я вижу: сотворено неправедное дело, наносящее вред, я не побоюсь этого слова — вред всеобщему нашему делу; он внес дисгармонию в наши ряды и нарушил привычное течение нашей действительности. А нарушать течение нельзя. Подопри, к примеру, речку плотиной — что получится? Она ее в конце концов прорвет и затопит пашни, селения, нанесет непоправимую беду.

— Ближе к делу можно? — не выдержал Председатель.

— Не мешай, — огрызнулся Философ и замолчал. — Вот сбил, понимаешь, мысль. Да, собственно, я все сказал.

— А предложение?

— Ясно какое… Поддерживаю.

— Ты? — Председатель поднял глаза на Критика.

— Я должен сказать… Что я должен сказать по этому поводу? Мне обидно. Обидно бывает, когда я вижу незаурядный талант и, как бы это выразиться?.. когда незаурядный талант уживается с непорядочными поступками. И когда я обращаюсь к писателям девятнадцатого века, и в частности к народным демократам, — там этого не было. Не бы-ло! Вот что странно!

— Нашел кого с кем сравнивать! — возмутился усач.

— Я — для контраста. И когда я говорю о таланте Воздвиженского, я не кривлю душой, но этот талант тонет, гаснет, меркнет, тускнеет, я бы сказал, размывается в нечто аморфное в тех неприглядных делах, которые он творит и которые составляют его путь, его славу. И получается: слава-то раздувается не по таланту, не за талант, а за дела совсем другого порядка. Нет, это несовместимо… Гений и злодейство несовместны. Это сказал не я, это сказал великий Пушкин — и он был прав. Гениальность мы должны отбросить, тем более что ее и нет, а злодейство надо наказать. Я — «за».

Когда таким образом высказалось уже человек семь, Председатель поднял Друга детей:

— Ты?

— Я все сказал прошлый раз…

— Понятно. Ну что… По-моему, все ясно, будем закругляться?

— Как? — поднялся Вышибала. — А я? Даром сижу тут?

— У тебя речь написана? Может, передашь ее стенографисткам? Ведь главное — стенограмма.

— Нет, я хочу сказать!

— Ну ладно, валяй.