Платонов тупик

И он послал сестре свою книжку с уверенностью, что она обязательно обегает с нею всех соседей и всех родственников, оповестит о ней своих подружек. Ах, как бы он хотел видеть их лица, когда они будут брать в руки книжку и читать на обложке «Юрий Чижиков»! Особенно хотел бы он видеть лица Лизки и ее матери — Натахи Пузыревой — вот им отмщение за то унижение, которому они подвергли поэта, накрыв его письмом банку со сметаной!

Послал книжку сестре, послал «родной школе» и еще один экземпляр направил в районную редакцию — редактору, «учителю от ученика» — скромно напомнил он о себе, хотя толком и не знал, работает ли все еще тот редактор и вообще жив ли он, но послал с таким прицелом, что в любом случае в редакции увидят книжку и непременно сообщат о ней в газете. Вот тут-то и узнают о нем его бывшие друзья и подруги, вот и пусть покусают себе локти от зависти!

Через день вспомнил и послал еще — сразу два экземпляра, оба в городскую библиотеку. Рассудил: одну для выставки на стенде «Наш земляк — писатель», а другую для выдачи читателям.

Послал книжки на родину и ждет отклика оттуда. Однако отклика не дождался, а заявился неожиданно к нему в комнату здоровенный детина с обветренным загорелым лицом, с огромными потрескавшимися ручищами и с короткой старомодной стрижкой. Вошел, заулыбался по-родственному. Пахнуло на Чижикова чем-то знакомым, но не узнает он, кто это, смотрит на гостя растерянно, не знает, как себя вести.

— Че остолбенел? — прогудел гость. — Зазнался, своих не признаешь? Гераська я.

— Гераська?! — удивился Чижиков и протянул ему руку. А тот руку его ударом ладони отбил в сторону, облапил Юрку, похлопал по спине:

— Худой какой! Че так-то? Харчи плохие? Привез вот, — указал он на чемодан. — Подкормлю!

— Гераська! — все еще не верил своим глазам Юрка.

— Был Гераська, стал Герасим Петрович! Но для тебя — Гераська, конечно.

— Откуда ты? — спросил Чижиков.

— Приехал на слет передовиков. По-довоенному — стахановцев!

— Ты — передовик?

— А то как же! Иначе жить не умеем. — Герасим открыл чемодан, вывалил на стол сало, колбасу домашнюю, пироги румяные. — Ешь! Зови друзей. Все свое, не купленное.

— Придут сами! За ними дело не станет. Странно: как ты нашел? И ничего не сообщил, не предупредил?

— А зачем? Хотел, чтобы ты не скрылся. Ты же чего-то скрываешься? Чего ты боишься? Даже на похороны матери не приехал. То ж ты совести боишься? Нашкодил и глаз теперь не кажешь. Зря. Уже все забыто.

— Ладно, не надо об этом, — попросил Чижиков.

— Не надо так не надо, — согласился Герасим. — А о чем можно? Твою книжку у сеструхи видел. Хоть бы мне прислал.

— Как она там?

— Кто, Ксюха? Ничего. Трудно ей, конечно. Приехал бы, посмотрел, подсобил бы ей.

О Гераське Чижиков слышал давно, еще мать как-то писала, что тот выучился, работает сталеваром, зарабатывает хорошо и дома хозяйством занимается — огород, поросенка каждый год выращивает. Женился, дети есть.

— Бабушки тоже, брат, уже давно нету. А она тебя любила! Помнишь, пирожками угощала? Вот такими. Только у нее были получше — пышные, мягкие, будто поролон. А вкусные! И не черствели. А эти, наверно, уже как подметка, — он взял пирожок, разломил, одну половину сунул себе в рот, другую отдал Юрке. — Не, ничего, есть можно. Ну, рассказывай, как живешь.

— Да вот так, — Чижиков обвел руками комнату. — Жизнь студенческая — известная.

— Скоро кончишь?

— Последний год.

— А потом?

— Не знаю.

— Ну как же: «Не знаю»? Направление дадут?

— У нас не дают.

— Не дают? Чудной институт. А как же? Сам, значит, как хочешь устраивайся.

— Это сложная штука, Герась. Наша профессия… Тебе не понять ее.

— Так уж и не понять? Ну, ладно: не хочешь — не говори.

Вскоре набежали студенты — веселый народ, вечно голодный, набросились на угощение: пироги быстро растаяли, как и не было. Сало едят, похваливают — никогда не ели такого.

— Свое, не купленное. Сам кабана смолил! — гордился Герасим. — Это тоже целая наука — кабана зарезать да в дело произвести.

Посидел, пошутил с ребятами, засобирался:

— Интересный вы народ, хорошо с вами, а только и честь надо знать: пора мне.

— Оставайтесь здесь!

— Нет, пойду. У меня ведь в гостинице такой апартамент — ковры, ваза в углу вот такая пузатая, лампа чудная на столе! Это ж все надо обжить? Пойду. А ты, Юрок, завтра вечерком ко мне приезжай, поговорим. Не придешь — обижусь.

Чижиков пообещал приехать.

— Приходи, посмотришь, в каких хоромах теперь рабочие живут. Раньше, видать, там богатеи — купцы, аристократы разные жили. Говорят, развлекались по-своему: девок горчицей мазали. А теперь мы там, простые рабочие. Но, правда, без девок. А горчица есть! — Герасим засмеялся, пожал всем руки и ушел быстро.

На свидание к Герасиму Чижиков шел охотно, еле дождался вечера — соскучился по родному. А от Герасима здорово повеяло родным — давним, дорогим, незабываемым: родной поселок, детство, бабушка, пироги — все вспомнилось, всколыхнулось, заныло сердце тоской.

У входа в номер он столкнулся с горничной, которая пристально посмотрела на Чижикова и почему-то разочарованно хмыкнула.

— Чего она? — удивился Чижиков.