Платонов тупик

Удивился Гурин такому ответу, оглянулся на мать.

— Вот так-то о родном отце! — неодобрительно заметила она.

— А что мне отец? — приостановился Виталии. — У него свои заботы, у меня свои… Я сам уже отец! — И пошел.

— Борец! — бросила мать язвительно племяннику вслед.

— Он больной, мама, — сказал Василий. — Это все контузия…

— Да я понимаю… Но пьяниц не люблю.

Почему-то больно резануло такое отношение Виталия к отцу, да и он, Гурин, не лучше оказался: ведь сам почти не вспоминал о Платоне. «Надо бы проведать…» — снова подумал Гурин, но за все лето так и не выкроил времени.

А тут нагрянули такие дела, что и вовсе стало не до Платона — сокровенная мечта об учебе неожиданно обрела реальность.

Как-то выпустили очередной номер, и Петренко по своему обычаю, вертя перед глазами свежий оттиск и любуясь удачной версткой и содержанием, вдруг отложил газету на край стола, а Гурину указал на стул поближе к себе.

— Хороший очерк написал, — кивнул на газету. — Прозвучит! Но…

Гурин насторожился, и Петренко, доверительно понизив голос, продолжал:

— Но, по-моему, тебе надо идти учиться. Первый шаг ты сделал хорошо, но надо учиться. Останешься без образования, быстро выдохнешься и засохнешь на корню. А если еще женишься, не дай бог… — И он, не договорив, махнул безнадежно рукой.

Гурин заерзал на стуле, засмущался.

— О, женишься! — сказал Петренко уверенно. — Я же вижу, как тебя обхаживают девчата. А ты парень влюбчивый, добросердечный, отшатнуться вовремя постесняешься, а тем более — оттолкнуть, и попадешь в силки, как перепел. Тогда все, тогда с учебой пиши пропало. Вы как думаете, Наум Михайлович? По-моему, я прав?

— Прав, прав, — подал голос Коган. — Учиться, во что бы то ни стало учиться!

— Но меня не примут, — подал голос Гурин.

— Почему? — удивился Петренко.

— Я экзамены не сдам…

— Чепуха! Во-первых, для фронтовиков льготы, во-вторых, подштудируешь учебники, и, в-третьих, дадим тебе хорошую рекомендацию. Ну? Отсылай документы, и немедленно!

Послушался Гурин неугомонного Петренко, послал документы, потом поехал сдавать экзамены — и, к удивлению своему, сдал! Да еще не хуже, а лучше многих и многих!

И он уехал учиться.

Дома стал бывать редко, только на каникулы приезжал, да и то не всякий раз — на билет денег не хватало. И вообще на жизнь: стипендия студенческая известно какая. Поэтому на время каникул он поступал на работу — то рабочим на фабрику, то воспитателем в пионерский лагерь. О Платоне вспоминал редко, а виделся с ним и того реже. Раза два как-то встретил его в поселке случайно, разговора не получилось: Платон только плакал да ругался и, стыдясь своих слез, уходил прочь.

Из материных писем и рассказов узнавал какие-то отрывочные эпизоды его жизни: Женя ушел в армию, Клара вышла замуж, Платон остался один. В поселке последнее время совсем не показывался. Будто рассердился на всех: на детей, на родню и, похоже, даже на весь мир… «А за што?» — недоуменно спрашивала мать.

В один из своих приездов — это было, кажется, на какой-то круглый юбилей матери — Гурин решил собрать всю родню: дядьев, теток, двоюродных. Попросил Федора — у того уже был «Москвич», дали как инвалиду войны, — чтобы тот съездил на разъезд к отцу, привез его. Съездил, привез, после рассказывал Гурину:

— Еле уломал. Ни в какую не хотел ехать. Мне, говорит, стыдно…

Из машины Платон вылезал медленно: совсем постарел, осунулся, слинял. Поздоровался с Гуриным за руку, а потом не выдержал, бросился ему на шею и расплакался, как ребенок. Василий уговаривал его как мог, а тот только шмыгал носом и не мог никак успокоиться.

— Обидно, — твердил он одно слово, — обидно… Ну за что? Разве я… Обидно…

Тетка Груня, сестра Платонова, решительная такая, закричала на Платона, как на ребенка:

— Чего нюни распустил? Хуже бабы стал! Обидели его! Сам виноват, надо хлопотать. А ты обиделся, схоронился на разъезде и ждешь, что тебе все принесут на блюдечке. Дужа гордый ты, вот и получил. Война ишо шла, разруха, до тебя тут было? Других забот полон рот, а ты ждал, думал, что ты такая важная птица!

Платон смотрел на сестру заплаканными глазами, пытался что-то сказать, но та сыпала словами, и он только качал головой в такт ее словам. Потом обернулся к Гурину:

— Ну, видел? И тут я виноват…

— Тетя Груня, не надо так, — попросил Василий ее. — Вы очень обидно говорите.

— Так правда же! — не унималась та. И снова Платону: — Перестань плакать, не порть праздник!

— Я могу и совсем уйти, — сказал Платон.

— Ну во! Видали? — хлопнула Груня руками себя по бедрам и ушла к Анне на кухню.

Платон постепенно успокоился, за столом участвовал в общих разговорах и даже пытался шутить.