Москва гаснет, как око уснувшей рыбы. Зигфрид никогда не побывает в замке Драхенбург, в этой крепости Дракона, хоть фресками с его изображениями здесь и украшены комнаты Нибелунгов. Он чужеземец. Его тело давно ороговело, омывшись в драконьей крови. Сквозь грубую кожу в схватке с богатыршей-женой не проступают капли пота. Побежденный Драконоборец по дурной европейской привычке решает объять Русь-матушку, но она поглощает его, не желая его рожать.
Подпаливая ресницы, Олег закуривает длинное тело сигареты, безжалостно наблюдая за ее кончиной. Гибкая Аня пляшет на его ладони, корчась от дыма. На ней домашний халатик, ресницы нахохлены. Полные лодки глаз – цвета воды. Причаливая к берегу, они льются, льются через край, тонут в себе. Три собаки прибегают по щелчку пальцев, светясь в темноте.
Каменный красавец ждет чарку красного меда! Возвышаясь на берегу Рейна, замок Драхенбург словно символ восхищения, словно поднятый вверх большой палец. Он похож на город: столь большое пространство мыслей занимает уже при первом взгляде. Башни и башенки. Шпили. Террасы. Резкие ноты стального, терракотового и охряного цветов. Яркая сгущенная зелень окружает замок, как в утробе сказки. Невероятная высота, с которой видно, как кукольная сине-голубая вода Рейна зажата прибрежными домами.
С террасы неоготического замка виден чудо-городок Кенигсвинтер. Все это снится Анне. Крепость Дракона смеется и дышит открывающимися дверьми. Девушка входит внутрь, и изумлению ее нет предела – стены замка украшены православной росписью и иконами, с потолка Божья Матерь, в своем спокойном парении, словно устремлена к каждому входящему в храм. Анна слышит запах каждения, радостно дрожит.
Белая слеза, в шелк завернуты куски колокола. Закрывая лицо волосами, девочка зажмуривает глаза, затыкает руками уши и, слепая, глухая, опрометью бежит из Драхенбурга. Йоханна останавливает ее, прижимает к себе. Анна – старшая сестра, старше на целых двадцать минут, но неразумная, как дитя. Бабушка Мария ее за это ругает, но любит больше всех. Божья Матерь покидает сон Анны, срываясь с церковной стены, пряча глаза, закрывая лицо синим покрывалом. Драхенбург тает, как гигантская ледовая фигура. Сестры одновременно открывают глаза в Гисене и Москве.
Спящая красавица, постаревшая на сто лет, сквозь мрак зелени, Аня вспоминает об Олеге. Она постоянно достраивает его в своем сознании, как Драхенбург, узнает о нем новое, будто обнаруживает незнакомую башенку, террасу или комнату. Глаза ее смаргивают Олега с сетчатки или силятся это сделать, обиженно дрожа. Верхняя Анина губа такая же пухлая, как и нижняя, и кукольное лицо словно не знает страдания. Под кожей ходят, играют первыми лучами невидимые мышцы. Кто-то прилег отдохнуть на ее ресницы, надо держать их вверх, напрягая нитки ресниц; смотришь горе, а там пятка младенца, как красно солнышко, сияет, освещает проснувшийся мир. Повитуха умывает алые руки. Рождается драгун.
У него очень коротко сострижены волосы с висков, она целует и гладит и потом часто вспоминает его виски. Закрывая глаза, она улыбается от того, что влюблена, как девочка, улыбается и боится.
Палаши в ножнах, но словно летят вперед. Скоро атака, скрипит земля. Драгуны тучей несутся мимо, волосяные гребни их касок торжественны. Как игрушки, эти русские драгуны! – короткие куртки из темно-зеленого сукна, с удобными фалдами, серые рейтузы поверх сапог, ряды деревянных пуговиц вместо лампасов. Кони злятся, фыркают, у французов за головой развеваются конские хвосты. Устрашающее украшение! Обнаженные палаши блестят. Где, где Аня видела драгунов? Или о них читала? Ах, да: «Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами, Все промелькнули перед нами, Все побывали тут»78
. Нет, эти высокие каски совсем рядом, с одной из них она даже стирает к вечеру пыль, воротнички, обшлаги и погоны у него и его друзей утреннего, розового цвета. Ночь садится на город. Ее дорогой драгун, рассерженный боем, крепко держит ее на своей груди, уходя в сон. Этот русский мальчик ей дороже всех.