Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019

На темной стороне Луны,
как в лагерном бараке,
те, кто не вышел из тюрьмы,
живут в извечном страхе.
А рядом – на планете Марс
бестрепетно-спокойно
стоят погибшие за нас
во всех российских войнах.
И дальше – по орбитам тьмы
плывут родные тени,
и так распространимся мы
по Солнечной системе.

««Перед чем преклониться?» – спрашивают соседи…»

«Перед чем преклониться?» – спрашивают соседи
по лестничной клетке, вея одеколоном,
и я понимаю, что дело идет к беседе
сиделки с больными в доме умалишенных.

«Перед чем преклониться?» – вопрошают толстые дяди,

дамы подходят ближе, играя задом,
но, не раз полежав на рыжей их благодати,
я ищу другую – без плоти и без пощады.

Мне предлагают землю, но я выбираю чаек,

предлагают воду, но я выбираю брют,
предлагают поговорить, но я выбираю молчанье,
и в молчанье творю

свое виноградное небо, свой кованый кубок печалей,

ты потом увидишь на дне блестящий песок —
это и есть золото непревзойденных молчаний,
молчащее между строк.

«Приди же ко мне, и услышишь хор голосов…»

Приди же ко мне, и услышишь хор голосов
совершенно победоносных – так музыка не звучит —
это узор полыни на рифах могильных плит.

Приди же ко мне, и такое узнаешь, что впрок

запасаться не станешь при конце всех почт и дорог.
Во мраке бетонных рощ тебе прокричит петух,
трижды предаст тебя твой православный дух,
здравый смысл отпадет, как короста, с твоей спины,
кожа имени лопнет, и станут видны ремни
гордости и сладострастья – приводные в твоей судьбе,
и тяжелый рок отзвучит, предоставив тебя – тебе.

Приди же на место мое – вдохни дыханье гиен

гибели и забвенья – предложи им себя взамен
всего остального мира, и узнай, что подвиг твой сер,
а последнее мужество – полумера в ряду полумер.

Никаких полномочий, никакой возможности, кроме

как петь на столбе в горящей цветной соломе,
в пух и прах раздирая глотку, не чуя страданий плоти,
превращаясь в огонь, божественный по природе.

«Тогда скажи наследнику, Жильяр…»

Тогда скажи наследнику, Жильяр,
что ежели он вздумает проститься
и дымный свет автомобильных фар
вдруг выхватит платок императрицы
или на стенке бурое пятно,
то пусть он не кричит и не боится,
подвал заасфальтирован давно,
над ним трамвай проносится, как птица,
тот красный электрический трамвай
домчит его в урочище, за гать,
где в самом центре топи, так и знай,
и сестры, и отец его, и мать
как будто на купании в Крыму,
вот только лица срублены прикладом.
А впрочем, нет. Не говори ему.
И пусть не просыпается. Не надо.

«В солдатских сапогах священник…»