Весь аул табынцев оживился с приездом хана. Ко всем влиятельным людям семи племен, а также к Есету и Кудайназару послали гонцов.
Тленши был баловнем семьи. Когда ему сообщили о приезде Абулхаира, мальчик влетел в юрту и уже через минуту сидел на его плечах.
— Что ты делаешь, негодник? Слезай сейчас же! — прикрикнул на сына Букенбай.
— Не слезу! Пока не подарит мне камчу, не слезу! — расшалился Тленши.
— Пути всевышнего неисповедимы. Я-то всегда верил, что никому из казахов или калмыков не дам сесть себе на шею, и вот... Уселся-таки этот маленький табынец! — засмеялся Абулхаир. — Будь по-твоему, сорванец, будь по-твоему: когда-нибудь станешь батыром еще отчаяннее и храбрее отца, — мягко, с улыбкой добавил Абулхаир.
— Нет, я не хочу быть батыром! Я мясником буду! — ответил Тленши.
— Мясником? Это почему же ты так решил? — развеселился хан.
— Потому что... Если я стану мясником, тогда каждый день я буду есть потрошки, уж больно они вкусные! — бойко ответил озорник.
Все засмеялись.
— Недаром мы молили всех святых, чтобы родился сын! Пусть сбудется твое желание! — с нежностью глядя на Тленши, улыбнулась его бабушка Куттыбике.
Сжав в руке плеть хана с золоченой рукояткой, мальчик помчался собирать байгазы — подарок за новинку.
...У Букенбая было несколько жен, они рожали ему одного ребенка за другим, да вот беда — все дети умирали. Все, кроме Тленши. Когда приблизился срок разрешиться от бремени, жена сказала Букенбаю, что хочет родить у своих сородичей — шумекеев...
Букенбай согласился, а сам отправился в набег. На обратном пути, в Каракумах, из- за бархана навстречу ему выскочил какой-то оборванец.
— Батыр Букенбай, не поменяешь ли добычу, взятую у врага, на мою суму? — Нищий преградил батыру дорогу. К ним тотчас подскакал Есет. Увидев жилистую, красную, что ветка таволги, руку незнакомца на гриве коня Букенбая, Есет почувствовал вдруг, что сердце его дрогнуло от доброго предчувствия. Разве решится простой смертный так схватиться за повод коня самого Букенбая — знаменитого батыра, почитаемого всеми казахами?!
— Буке, сколько раз лишались мы добычи! Пусть достанется бедному человеку! А он помолится за тебя, глядишь, аллах и услышит его молитву! — обратился Есет к своему другу и родственнику.
— Возьми, незнакомец! Бери все! Добыча — твоя! — Букенбай повернулся к своим джигитам. — Отдайте мою долю этому человеку. Всю! — Букенбай собрался было тронуться, однако нищий не сдвинулся с места.
— Батыр, я не милостыню у тебя прошу, а торгуюсь с тобой. Ты дал мне коней, которых я погоню перед собой, но дай мне и коня, на которого я сяду сам. Привяжи к моему седлу корджун, дай мне оружие. А то, не ровен час, выскочит какой-нибудь разбойник из-за холма да отнимет у меня твой щедрый дар! Пожалуй мне коня, на котором ты сидишь, привяжи корджун, который принадлежит тебе, отдай все оружие, что висит на тебе.
Батыр исполнил просьбу нищего, и тот вскочил на коня.
— Единственное богатство нищего в этом мире его сума. Не побрезгуй моим достоянием, прими мою старую суму. Ты отдал мне часть своего добра, я же отдаю тебе все, чем владею. То, что находится в моей суме, обрадует тебя больше, чем твоя вчерашняя добыча! Держи ее осторожно, не урони, не ударь ненароком, не уколи колючкой. Не заглядывай в нее, пока не доедешь во-о-он до того высокого бархана. Когда же заглянешь — тебе захочется поскорее добраться до дома и устроить великий пир. Пусть моим байгазы на твоем пиру будет добыча, которую ты мне щедро пожаловал, — возьми ее обратно. Я был нищий с потрепанной сумой. Дав мне коня и оружие, ты сделал меня человеком. Говорят, пища джигита и волка — в дороге. Добро себе я добуду теперь сам. Прощай! — нищий огрел коня плетью и скрылся.
Батыр заспешил к высокому бархану. Добрался до него, открыл суму, заглянул и... о, счастье! Посапывая носиком, в ней, словно в ханской юрте, лежал младенец. Несказанно обрадованные Букенбай и Есет объявили джигитам: «Завтра, по возвращении, будет великий той!»
Сердце Букенбая чуть не выскочило из груди от счастья. Однако, вернувшись домой, он обнаружил, что юрта его пуста, жены еще нет. Батыр послал гонца к ее сородичам. Тот застал женщину в слезах и горе:
— Как покажусь я на глаза батыру, о позор мне! Мой пухленький, мой сладкий младенец, которым я мечтала осчастливить батыра, умер, не прожив и недели!