Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Княжий терем в Звенигороде стар. Надо строить новый. Юрий сидел в деловом покое над писчими листами с цифирью. Листы так исписаны, перечёрканы, - враг ногу сломит. Хотелось сметить две стороны расходов: с одной - рубли на строительство, с другой - на ратную силу. Томит угроза, что брат Василий не оставит ослушника безнаказанным. Уязвил же Константина сверх меры. До сих пор в памяти, как самый младший из братьев после ссоры со старшим ранним утром бросился к Юрию, чуть не плача: лишён жизни, то есть вконец разорён! Ведь сам же государь по воле княгини-матери наделил обездоленного Устюжной, Тошной - уделом, можно сказать, сиротским. Теперь братец-неподписанец лишён и этих последних крох. Не отрёкся от своих прав по дедине, не признал племянника отцом, - отдавай удел! Бояре Константина брошены в темницу. Холопы, имение отписаны на Василия. «Разбойник! - потрясал кулаками Юрий. - Не лучше Афоньки Собачьей Рожи!» Константин утихомиривал: «Ругань - оружие бессильного». И был прав: голыми руками с вооружённым не схватывайся, без ратной силы боя не затевай. Вон, Андрей с Петром покорились и живут-поживают. Константин решил той же ночью бежать, укрыться в Господине Великом Новгороде: там не выдадут. Что ж, ему - бобылю - легко, Юрию же с семейством не просто. А тут ещё старший сын Васька - невиданное дело! - стал отцу поперёк: «Никуда из Москвы не поеду. Не хочу порывать с учением у Ивана Дмитрича Всеволожа». Не убедишь ничем. Хоть мир перевернись! Говорит, ходил к государю-дяде. Тот возмутился переполоху Юрьеву: ну повздорили братья, - дети-то при чём? Ох, кривит душой самовластец! Средний сын Дмитрий шепнул на ухо отцу: «У Васьки к наукам прилежания - нуль. Более прилежает взорами к Всеволожей дочке». А сам-то Дмитрий тоже отказался покинуть Первопрестольную. Тут уж Вася Косой донёс: повстречал Митенька в церкви княжну Софью Заозёрскую. Её батюшка с нуждами своего удела прибыл к великому князю. Теперь средний Юрьич с любавой своей норовит почаще видеться, а старший помогает ему. Слава Богу, хоть друг о друге не скрытничают перед родителем. Знают: отец достаточно мягок для великого гнева. Вот так оба недоросля и остались в отчем кремлёвском тереме. То ли учиться хотят, то ли жениться.

Государь, наказав Константина, не тронул Юрия. Что это, властная прихоть?! Скорее, временная отсрочка. Потому посоветовавшись с женой, князь и решил удалиться в Звенигород. Свои стены надёжнее.

В московском доме оставил Бориса Галицкого. Пусть теперь князю трудно и одиноко без вездесущего и всеведущего, как без рук. Однако за старшими сыновьями нужен призор. Отправились с Юрием Морозов и Чешко, да оба не стоят бывшего дядьки: первый - книжник, второй - домосед. Один видит давно прошедшее, другой дальше собственного носа вообще ничего не видит. Вот и сиди сам с собой: рассчитывай, размышляй, угадывай. Каждому ратнику сколько положить, дабы одет был и сыт? Строителям отвалить какую мошну, чтобы княжий терем радовал сердце Настасьюшки?

Юрий Дмитрич высунулся в переход, крикнул истопника. Печь протоплена, а и под шубой-то не согреешься! Хотя чему удивляться? Зима нынешняя не знает ни сна, ни отдыха: с ноября по февраль - без оттепели, днём и ночью трещат морозы. Хорошо, снегу мало, проезд бесхлопотный.

Вместо истопника явилась сенная девушка Васса. Опять княгиня болеет. Вот главная теперешняя головная боль Юрия! Как прибыли в свой удел, так скорбь и печаль. Анастасия лишилась сна, стала жаловаться: едва голова коснётся подушки, злосчастные думы овладевают. Выписал из Новгорода лекаря немца Вигунта. Тот осмотрел болящую и изрёк: «Сон - вкуснейшее из блюд на земном пиру!» Посоветовал не волноваться и меньше двигаться. Однако, что это за лекарство? Борисов брат, Фёдор Галицкий, разыскал знахаря прозвищем Еска. Еска насчёт засыпания высказался по-иному: «Не надо охотиться за сном. Стоит только приняться за его ловлю, как он улетит быстрее птицы». Стал утром, в обед и вечером класть на княгинин лоб смесь из ржаного хлеба, мелко накрошенных солёных огурцов, кислого молока и глины. Ещё прикладывал натёртый хрен к икрам ног, заставлял пить огуречный рассол с мёдом для послабления желудка. После вечери усаживал на три-четыре минуты в лохань с холодной водой. Сон не выдерживал такого натиска, вовремя посещал Настасыошку.

На сей раз, едва Васса ввела господина к госпоже, князь упал духом. Хотя и далеко не впервые зрел жену в таком виде с начала её болезни. Анастасия лежала, запрокинувшись на низком изголовье. Персты судорожно перебирали покров. Большие очи запали, лик был мертвенно сер, голос не слышен:

   - Сильно грудь болит. Тревожусь за свою жизнь.

   - Что чувствуешь в груди? - склонился к ней Юрий Дмитрич.

   - Трудно сказать. Сжатие. Теснота. Тупая боль. Жжение под ложкой.

   - Давно ли возникла боль?

   - Во время сна, - отозвалась княгиня. - Теперь отдаётся в левую руку, в челюсть, в плечо, в спину, сковывает шею. Иной раз такое чувство, будто переела. А ведь нет.