Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

   - Прости за ещё большее углубление в прошлое, - произнёс Морозов, - но губительная война Изяслава Мстиславича с дядей Юрием Владимировичем за Киев длилась более двадцати лет[92]. Побеждали поочерёдно. В конце концов оба умерли, Не вкусив как следует вожделенной власти.

Князь смутился:

   - Не хочешь ли сказать: не стоит игра свеч?

Морозов пояснил:

   - Отвечаю на твой вопрос. Что касается нынешних споров, не забудь ещё одно: племянник почти впятеро моложе тебя. Стало быть, это борьба за первенство не крепкого витязя против немощного, а дитяти против матёрого. На самом же деле - кучки самовластных бояр против законного государя. Не пресечь такое - обезглавить страну! Владыка должен понять и рассудить здраво.

Соборование нарушил вошедший по собственному почину Лисица с самыми свежими новостями:

   - Высокопреосвященный близко!

—Как... уже? - вскочил Юрий Дмитрич.

Елисей доложил подробнее:

   - Он прибыл в Ярославль на Рождество Предтечево, немного помедлил: ужинал у тамошнего князя Ивана Васильевича. Тот молил его, чтобы переночевал, а утром отслужил обедню. Митрополит не послушал: на ночь глядя, продолжил путь в Галич.

   - На ночь глядя! - повторил князь.

   - Безотлагательно! - заключил Морозов.

Юрий Дмитрич распорядился немедленно выслать навстречу крепкую стражу во главе с Вепревым.

   - Пойду собирать княгиню и сыновей. Встретим первосвятителя всей семьёй.

С этими словами князь в крайнем возбуждении удалился во внутренние покои.

   - Дело суть великой важности и требует многих средств! - пробормотал, уходя, Лисица.

Морозову долго пришлось ожидать господина на большом теремном крыльце.

А солнце всё поднималось, зной всё усиливался, народ на улицах всё прибывал. Галичане, с утра напитанные слухами, жаждали лицезреть представителя русской церкви, прибывающего из далёкой Москвы. Тёплый месяц май подготовил сухой, торный путь. Один из последних весенних дней на пороге лета, весь в свежей зелени, весь в сиянии, вселял радужные надежды на торжество света над мраком, тепла над холодом, а если сказать выспреннее, - добра над злом. На сей раз стар и млад стремились не к сердцу Галича - кремнику, а на посад, к полю у озера, где возвышалась соборная церковь Преображения. Её голосистые колокола наполняли малиновым перезвоном город, воспрянувший от близнецов-будней к редкому празднику. Никто не объявлял, но все знали: здесь, перед многоглавым собором, князь встретит митрополита. Вот выехали на поле княжьи охранники, за ними - карета. Всадника Юрия Дмитрича отличили издали: могуч, дороден, мягкая, струящаяся по груди борода. А что за удальцы его сыновья! Хотя и безусые, да мужественные. Всеобщее внимание привлекли двое старших. Младший - позади них. Совсем ещё отрок. Не могуч мышцей, не широк плечьми, зато красен-распрекрасен! Кудри - кольцами, уста - маков цвет, глазищи, как у матери, - взглянет, рублём одарит! Сенные девки княгинюшку извлекают из златохрустального терема на колёсах. Нет, не хочет, чтоб извлекали, сходит сама. Дебела, дородна, красива, - ну, всем одарена! Пышный распустившийся цвет, неподвластный летам, чудесно неувядаемый!

Прибытием своих властителей любовались до того поворотного мига, когда на задворках толпы возник крик:

-Едет! Едет!

Онять-таки прежде всего показались всадники, потом колымага. В сёдлах не только воины, но и чернецы. Перед княжеской семьёй кони стали. Чернический хор запел «Спаси, Господи, люди твоя». Служки помогли первосвятителю снизойти на землю. Все головы - в его сторону. Ближний к нему край толпы в лучшем положении, нежели тот, что созерцал князя. Одни передавали другим увиденное. Задние плохо слышали.

   - Грек.

   - Грех? Он будет судить наш грех?

   - Благословляет... нет, не благословляет князя, княгиню, княжичей.

   - Ужели и нас не благословит?

Митрополит был в клобуке, покрытом белой мелкочешуйчатой тканью, Манатья на нём из зелёного бархата, с украшениями из золотосеребрянного кружева. Скрижали малиновые. На верхних - кресты четвероконечные двойные. Большие, а на них малые золотые, украшенные яхонтами и изумрудами, обведённые по краям жемчугом. На нижних - четвероугольные звёзды, унизанные драгоценными камнями. Манатья подложена камкою лазоревою. Всё это передавалось очевидцами из уст в уста. Однако вскоре послышалось и другое:

   - На горе...

   - На какой горе?

   - При въезде в город, на Московской дороге...

   - Что? Кто?

   - Ряженые! Ряженые!

Тем временем случилось необъяснимое. Князь сел на коня, владыка - в свою карету. В окружении конных чернецов и княжеской охраны двинулись вон из города. Толпа смутилась. Кое-кто пешими бросились вслед. Расстояние небольшое: улица, луг, огороды на задах поперечного переулка и - вот он, земляной вал. Все остановились. Князь в седле - у распахнутой дверцы митрополичьей кареты. Первые, прибежавшие из толпы, остановленные на дострел стрелы От вящих мужей и гостей, услышали грозные слова:

   - Сын князь Юрий! Не видывал я никогда столько народа в овечьей шерсти.