Племянница словаря. Писатели о писательстве

Хуже того. Через полгода, когда было распродано практически все, а средств заплатить за квартиру все равно не хватало, Чарльзу и остальным членам семьи пришлось перебраться… в тюрьму. Они не были заключенными, могли выходить. Но факт есть факт.

«Все мое существо было столь потрясено горем и унижением, что даже теперь, когда я счастлив и знаменит, я в своих снах часто забываю, что у меня любящая жена и дети, даже что я взрослый человек, и снова переношусь к тем мучительным дням моей жизни», – напишет Диккенс позже в автобиографии.

Он досконально изучил атмосферу долговой тюрьмы. А заодно проникся неизбывным сочувствием к людям, попадающим туда. Да и в целом к беднякам, обездоленным, сиротам. Многим его персонажам придется хлебнуть горя, нищеты и унижений щедрой чашей.

Ну и чтобы не заканчивать повествование на такой печальной ноте, добавим, что в мае 1824 года отец Диккенса нежданно получил наследство и смог расплатиться с долгами. Это позволило всей семье покинуть постылую тюрьму, а Чарльзу уйти с фабрики и поступить в частную школу Веллингтон-Хаус.

* * *

Чарльз Диккенс настолько не любил памятники и монументы, что в завещании строго-настрого запретил возводить их ему. Единственная бронзовая статуя Диккенсу установлена в Филадельфии. Кстати, статую первоначально отвергла семья писателя.

* * *

В юности Лев Толстой русской литературы был очень азартен. Однажды в карточной игре со своим соседом, помещиком Гороховым, граф проиграл основное здание наследного имения – усадьбы Ясная Поляна. Сосед дом разобрал и увез к себе за 35 верст в качестве трофея. Стоит отметить, что это было не просто здание – именно здесь писатель родился и провел детские годы. Именно об этом доме тепло вспоминал всю жизнь и даже хотел выкупить обратно, но почему-то не сделал этого.

* * *

Про то, что автор «Войны и мира» никогда не «ходил по аллеям босой» и всегда предпочитал лаптям более дорогие и удобные сапоги, к счастью, знают практически все. А вот миф о многочисленных внебрачных связях (и общих детях) графа Толстого с крепостными крестьянками отчего-то глубоко въелся в сознание людей. Однако большая часть биографов писателя убеждена: все «шалости» Льва Николаевича остались в юности, а в браке с Софьей Андреевной он вел себя вполне прилично.

Единственный «незаконный» сын, которого признавал сам Толстой, родился за два года до его венчания с Софьей Андреевной у крестьянки Аксиньи Базыкиной. А на 25-ю годовщину свадьбы в доверительной беседе со своим другом Павлом Бирюковым Лев Николаевич сказал: «приятно сознавать, что ни с его стороны, ни со стороны супруги не было ни малейшей неверности, и они прожили честную и чистую семейную жизнь».

* * *

На протяжении всей семейной жизни Толстой отдавал много сил воспитанию детей. Он вносил в их жизнь массу юмора и жизнерадостного веселья, умел оживить всех и переломить сумрачные настроения. Одним из средств для этого являлся часто применявшийся «бег нумидийской конницы».

Бывало, сидят все в зале после отъезда скучных гостей, ссоры, детских слез, недоразумения. Все притихли. И вдруг Лев Николаевич срывается со стула, поднимает одну руку кверху и, помахивая кистью ее над головой, стремглав бежит галопом вприпрыжку вокруг стола. Все летят за ним, в точности повторяя его движения. Обежав вокруг комнаты несколько раз и запыхавшись, все садятся на свои места – уже совсем в другом настроении. Все оживлены и веселы, ссоры, скука и слезы забыты…

По представлению детей, мама была первым человеком в доме, от нее зависело все. Она заказывала повару обед, отпускала ребят гулять, шила детское платье и белье; она всегда кормила грудью какого-нибудь маленького и целый день торопливыми шагами бегала по дому. С ней можно было капризничать, хотя иногда она бывала сердита и наказывала.

С папой капризничать не полагалось. Когда он смотрел в глаза, то знал все, и потому лгать ему было невозможно. И ему никто никогда не лгал. Папа никогда никого не наказывал и почти никогда не заставлял детей что-нибудь делать, а выходило всегда так, что все, как будто по своему собственному желанию и почину, делали все так, как он этого хотел.

«Мама часто бранила нас и наказывала, – рассказывает Илья Львович, – а он, когда ему нужно было заставить нас что-нибудь сделать, только пристально взглядывал в глаза, и его взгляд был понятен и действовал сильнее всякого приказания.