Пленённая льдом

Я оглядываюсь вокруг себя. Что-то мягкое прижимается к моим рукам. Кошки, мертвые кошки. Они смотрят на меня остекленевшими глазами. Их три. Три черные кошки. Словно их смерть может остановить меня. Будто они могут помешать моей силе. Но таковы люди – простодушные, доверчивые и… отчаянные?

Зачем только, зачем им понадобилось приходить в лес?

Зачем им понадобилось искать башню?

Я стараюсь не смотреть в пустые глаза животных, а сориентироваться. Верхушки деревьев, нависающих надо мной, все еще принадлежат моему лесу. Но он замолчал, словно скрывая какую-то страшную тайну. Я склоняю голову. – Что случилось? – спрашиваю я у деревьев, но они молчат. И эльфы, и птицы – все они молчат, пока толпа людей с их страшными пленниками продолжает путь. Я смотрю вперед. Людей много. Они все притащились в лес, чтобы выполнить свою ужасную миссию по прекращению жизни фей. Я ищу детей, ищу ее – и никого не могу найти. Страшное подозрение закрадывается в мое сердце, и страх сжимает мне горло. Что, если…?

Мой взгляд ищет на лицах мужчин какое-то возбуждение, что-то, что может рассказать мне о том, что могло произойти после того, как я погрузилась во тьму. Смогли ли они убежать? Получилось ли у них избежать плена? Может, я единственная, кого они поймали?

Но пока я думаю об этом, в голове возникает другая мысль. Как им удалось найти к нам дорогу?

Никто, кроме меня и них, не знает леса. Он не пропускает никого, кроме нас. Таковы его чары, так задумано.

Галька. Люди вскоре заменили ее, когда поняли, что камешки подбирают вороны. Они заменили ее отравленными хлебными крошками, и сотни ворон стали жертвами этого яда, прежде чем я поняла, что происходит, и запретила птицам есть хлеб. Отравленный хлеб. Я призвала ветер и велела ему заметать следы каждую ночь, чтобы на следующее утро он был потерян. На какое-то время в призрачном лесу стало тихо, и я почти поверила, что наступил покой. Но… они нашли новый способ. Каким-то образом.

Интересно, как?

И тут я вижу нить, красную нить, которая тянется вдоль ветвей, по той запутанной тропе, которую никто не знает… кроме нас двоих, и я понимаю, что нас предали, изнутри. Это был кто-то из нас, кому я указала этот путь…

– О боже! – Я закрываю глаза, пытаюсь выдохнуть и сдержать свой гнев. Он растет во мне, как черная туча, как гроза. Когда я открываю глаза, они светятся безумной яростью. Но я лежу, не двигаюсь и могу только надеяться, что они здоровы, они живы, потому что я отправлюсь к истокам. Я выясню, кто организовал это нападение. И там… там я положу всему этому конец. Клянусь жизнью!

Не могу смотреть на лебедя. Я все равно это делаю. И только когда вода опускается вновь, а лебеди продолжают выписывать свои круги, я осмеливаюсь дышать. Я вытесняю образ. Вытесняю Одетту. И вдруг понимаю, почему всеми силами стремилась забыть, почему изгнала Одетту из своей памяти – потому что второй лебедь, второй лебедь…

– Я изменилась, – шепчу, обхватывая руками свое дрожащее тело. Я голая. Мое сердце истекает кровью. Медленно, крадучись. Эта рана никогда не заживет, так же как потеря Одетты и…

– Я снова узнаю тебя, – тоже шепчет Хагравен. – Ты – Лилит.

– Да, – выдыхаю я, глядя на изогнутый потолок подземной пещеры, освещенный матовым пламенем сотен свечей. Святилище, могила. Высоко вверху шахта открывается. Я смотрю на световые точки тысяч факелов, пока они не начинают сиять ярче умирающих звезд. Где-то там, среди сотен ворон, сидит мать Ольги. Они никогда не были здесь, на дне. Они не знают, кто мы на самом деле. Они не знакомы с Голубкой, они знают только Хагравен. Им ничего не известно об Одетте. И мир навсегда забыл бы о девушке-лебеде и ее печальной судьбе, если бы память о ней не была тщательно оберегаема в образе лебедя, вечно рисующего на черной воде свои круги. И все же она повлияла на всех нас. Мы такие, какие есть. Отмеченные жизнью. Сформированные страданиями… и любовью.

– Почему ты спасла меня? Почему я здесь, а не во власти наших сестер, которые хотят совершить надо мной последний ритуал?

Она расправляет плечи и поднимает голову.

– Ты спасла моих…

– Нет, – прерываю я ее, – это не из-за девушек-ворон. Скажи мне правду!

Она запрокидывает голову и смеется, но мне кажется, будто она готова заплакать.

Не знаю почему.

– Ты убьешь нас всех!

Я замираю, но она продолжает смеяться, указывая на лебедей.

– Мы все умрем, будем уничтожены – и некому будет вспомнить о нас… если только… – Она запинается, умолкает, долго смотрит на меня. – Если только ты не сделаешь этого.

В горле у меня пересыхает, сердце кричит. «Я не хочу вас убивать!» – хочется закричать мне, и в то же время слышу, как Королева во мне радостно смеется, полная предвкушения конца фей, моих сестер, которые, впрочем, и ее сестры тоже.

Но она хочет их убить.

Нет, я. Часть меня.

– Ты убьешь нас, – каркает Хагравен и поднимает руку. Белые перья почти невесомо танцуют в воздухе, следуя за сверкающим потоком, и, опускаясь на воду, образуют еще пятерых лебедей.