Пленительная мелодия

К счастью для меня, он едва удостоил меня взглядом, захлопывая дверцу заднего сиденья внедорожника, чем-то отдаленно смахивающего на грузовик своими габаритами.

– Садись, – сказал он, исчезая за дверцей со стороны водителя.

Я подошла к пассажирской двери, когда он сел в автомобиль. Потом замерла под проливным дождем, все еще пребывая в некотором шоке и просто пытаясь справиться со всеми реакциями, вызванными его внезапным появлением.

Потому что как я могла до сих пор так реагировать на него? После стольких лет?

Казалось, что времени вообще не прошло.

Хуже того, я точно знала, сколько времени на самом деле прошло, и, судя по моему телу, эти шесть с половиной лет без него необходимо было наверстать. Желательно немедленно, обнаженными и неоднократно.

Я глубоко вздохнула, взялась за дверную ручку и открыла дверь.

– Спасибо, что забрал, – выдавила я.

Он не улыбнулся. Лишь пригладил мокрые волосы и пристально посмотрел на меня своими пронзительными синими глазами. Я начала замечать, насколько старше он выглядит с тех пор, как я видела его в последний раз, хотя его глаза не изменились. Время пошло ему на пользу. Несомненно.

Шесть с половиной лет.

Осознание обрушилось на меня, как удар под дых, внезапно.

Я никогда не позволяла себе полностью осознать это: мучительную тоску по нему, желание, чтобы у нас все сложилось по-другому. Иначе я бы, наверное, свернулась калачиком и умерла прямо на месте. Потому что как я смогла бы с этим жить?

Но теперь, когда он здесь, прямо передо мной… все мои тщательно возведенные стены, броня, которую я годами укрепляла, защищаясь от истинных чувств, от него, дала трещину, и все выплыло на свет. Каждое мгновение, проведенное вместе. Каждый сделанный мною вдох на этой Земле с тех пор, как Броуди Мейсон неторопливо вошел в мою жизнь.

И это читалось в его бездонных синих глазах: он тоже помнил.

Он помнил все.

– Садись, – повторил он и завел внедорожник.

Я села.

Когда мы влились в поток машин, он молчал, а я пыталась придумать, что бы такое сказать, дабы заполнить пустоту. На самом деле это был идеальный момент, чтобы рассказать ему. Прекрасная возможность объяснить, почему я ушла столько лет назад.

Я могла бы рассказать ему все. Просто признаться во всем, как обещала себе, как должна… могла бы сделать. Раз появилась такая возможность, пока я в городе на свадьбе брата.

Вместо этого я уставилась на его красивый профиль, боясь заговорить. Изгиб его бровей, высокие скулы. Сильную линию носа. Квадратную челюсть, чисто выбритую, но слегка затененную. Его растрепанные каштановые волосы. Потертую кожаную куртку.

Я столько лет была лишена возможности его рассматривать. До тех пор, пока благонамеренная невеста моего брата не начала присылать мне их с Джесси фотографии, на паре из которых случайно оказался Броуди. Мне следовало удалить эти фотографии, но я этого не сделала. Вместо этого я пересматривала их тысячу раз. И вот теперь он здесь.

Стоит только руку протянуть.

Я видела, как дернулся его кадык, когда он сглотнул. Я видела, как побелели костяшки его пальцев на руле, когда щетки стеклоочистителей отбивали ритм, яростно пытаясь противостоять дождю.

Я рассматривала знакомую татуировку на тыльной стороне его правой руки – хаос переплетающихся лоз, которые обвивают его большой палец и запястье, в итоге образуя маленькую черную розу на ладони. Такую знакомую, как будто мы никогда не расставались. Сколько раз я прослеживала взглядом узор этих лоз?

Миллион, не меньше.

Эта татуировка была лишь одной из многих черт Броуди – множества мелких деталей, которые делали его таким, как он есть, – которые я пыталась забыть все эти годы. Но не сумела. Я знала, что не забыла. И, несмотря на все мои попытки подготовиться к этому моменту, я совсем не была готова.

Совершенно.

А разве можно к такому подготовиться?

Может быть, я просто обманывала себя, думая, что когда-нибудь смогу встретиться взглядом с ним и поговорить начистоту.

Может быть, я просто всегда буду грязной и ничего не смогу с этим поделать.

Я выглянула в окно.

– Дождь идет, – сказала я. Вау. Блестяще. Но мне, как абсолютной трусихе, это простительно.

– Семь лет, – сказал он. Я перевела взгляд на него, но он не смотрел на меня. – Семь гребаных лет, и все это время я пытался заговорить с тобой, а ты меня отшивала, и теперь это все, что ты можешь сказать? Идет, мать его, дождь? Сейчас январь. Это Ванкувер. Где ты, черт тебя дери, родилась. Так что да, идет дождь, как всегда в январе. Что, черт возьми, еще ты хочешь, чтобы я сказал по этому поводу?

Та-а-ак…

Вот вам и теория о том, что канадцы-любят-говорить-о-погоде.

Судя по количеству ругательств в этой маленькой тираде, он в бешенстве. Из-за меня.

Не то чтобы я не ожидала, что он немного разозлится. Помимо всего прочего.

Но тот факт, что он, очевидно, взбешен, только доказывал, что ему все еще не все равно, верно?

– Шесть с половиной лет, – сказала я.

– Что?