Пленная Воля

Тихо, пусто, как в могиле,
Ночь огромная черна,
И фонарь, что у окна,
Верно, с час как погасили.

Значит звезды побледнели

И дневной забрезжит свет.
Тело сонное — в постели,
Но души со мною нет.

Каждой ночью бродит где-то,

Каждой ночью плоть мертва.
Вот мелькнет полоска света,
Синей станет синева.

Что мне делать с грузным телом,

С беспокойною душой?
Чья нам воля повелела
Вместе жить одной судьбой?

Разве знаю, что им надо?

Разве помнят обо мне?
Свежей, утренней прохладой
Веет в чуткой тишине.

Уж не долго мне осталось

Быть без них самим собой.
А смертельную усталость
День рассеет голубой.

Берлин. 1923

«Для малого я столько знаю слов…»

Для малого я столько знаю слов,
Ни одного, чтоб рассказать большое,
У ветра, вечера и городов
Косноязычие такое.

В шуршащем сумраке церквей,

Глядят со стен святые лица;
Но серый блеск твоих очей
Слепит и не дает молиться.

И тайну строго я храню,

Не оттого, что тайне верю;
Но ветру, морю и огню,
И дням — гудеть, как рыкать зверю.

И только серый блеск очей,

И губ раскрытых содроганье,
И в тишине пустых церквей
Лампад негаснущих мерцанье

Со мной безмолвствуют о том,

Что стало потом, желчью, кровью,
Сладчайшим и мучительным грехом,
Который мы привыкли звать любовью.

Берлин. 1923

«Я помню осенью дождливой…»

Я помню осенью дождливой
На узкой улице высокий дом,
И комнату во двор с большим окном,
И женский взгляд, спокойный и пытливый.

И это все, и большего не надо.

Так возникает мир из пустоты.
От одного, еще чужого, взгляда
Легко сердцам заговорить на ты.

А через месяц будет день последний:

Вокзал, вагон и быстрое прости;
Останутся на рельсовом пути,
Где поезд был, одни пустые бредни.

И буду я по улицам кружить,

Где так недавно мы бродили рядом.
И это все. И большего не надо.
Но только — с этим очень трудно жить.

Берлин. 1923

«Два слова есть: любовь и расставанье…»

Два слова есть: любовь и расставанье,
Они звучат как строгий перезвон.
Лихая доля тем, кто обречен
Их сочетать в одно повествованье.

Но говорить: люблю! Но говорить: прощай!

Не вправе, кто не выстрадает право,
Кого не мчит по городу трамвай
В небытие за первою заставой.

Судьба завистлива, а жизнь горда,

И темные вкруг нас роятся сипы:
Грохочут молоты, скрежещут пилы
И в глубь земли уходят поезда.

На что нам труд, и подвиги, и слава?

Приюта нет и некуда идти.
Но говорить: люблю! Но говорить: прости!
Не вправе, кто не выстрадает право.

Берлин. 1923

IV

«Какого Божьего суда…»