Пленная Воля

Так повелось, что стали нам жилищем
Кабак и постоялый двор.
Не люди мы, а пыль, и на кладбище
Нас выметут как сор.

Никто, вздохнув, не скажет: помер!

Не перекрестит лба;
И тотчас в опустевший номер
Чужая ввалится судьба;

И снова этой жизнью голой

Там заживут, как мертвый жил,
Когда с усмешкой невеселой
Ее бесстыдно обнажил

И не оставил даже тряпки рваной,

Чтоб наготу свою прикрыть,
Перевязать живые раны
И кровь запекшуюся смыть.

Берлин. 1923

«Старый дом сожжен дотла…»

Старый дом сожжен дотла,
На просторе ветер веет.
Только черная зола,
Только дым золы чернее.

А кругом, со всех сторон,

Ширь земная, золотая.
Только синий небосклон,
Только птиц залетных стая.

К солнцу, к воле все пути:

Как не верить яркой яви?
Только — некуда идти,
Только — нечего оставить.

Нет порога, нет замка,

Нет межи на Божьей ниве.
Только прежняя тоска,
Только прежнего тоскливей.

Берлин. 1923

«Я не коснусь твоих волос…»

Я не коснусь твоих волос,
Ни скорбных губ, ни кисти длинной;
И вот опять домой принес
В глазах померкших страх звериный.

Грохочет издали трамвай,

Рожки ревут все реже, реже.
На столике остывший чай
И черный хлеб, уже несвежий.

Здесь угол мой, и ночь, и тишь.

Я пробуждаюсь понемногу.
А ты, мой щедрый день, стоишь,
Приткнувшись к темному порогу.

Берлин. 1923

«Это знают черный дуб и ясень…»

Это знают черный дуб и ясень
Пред моим окном;
И звезда, что падает и гаснет
Над ночным прудом;

Газовый рожок на перекрестке

И пустой вокзал;
Да еще дымок от папироски,
Что попал в глаза.

И всего, конечно, лучше знает

Женщина на улице ночной,
Та, чей облик мне напоминает
Об иной, иной.

Подошла, но слова не сказала,

Стала зябко кутаться в платок.
А пред нами тонкой струйкой алой
Окровавился восток.

Берлин. 1923

«Есть на плече у Вас такое место…»

Есть на плече у Вас такое место,
Где сохранится след моей щеки.
На самом узком ложе нам не тесно,
Когда колючей мглой полны зрачки.

И на губах своих уверенно ищу я

Навязчивый и горький вкус
Мучительного поцелуя,
Похожего скорее на укус.

Но отчего такая дикость волчья,

Что друг от друга нежных слов не ждем,
Что в самый острый миг я заклинаю молча:
Не ошибитесь в имени моем.

Берлин. 1923

«В моих глазах безумья нет…»

В моих глазах безумья нет,
Но стали впадины глубоки,
И тающий, неверный свет
На бледные ложится щеки.

Я не молюсь, но все — мольба:

И взгляд тяжелый, и дыханье,
И в крепко стиснутых зубах
Такое терпкое молчанье.

Теперь я знаю: легче петь,

Когда от боли сердце стынет,
Чем так дышать, и так смотреть,
И так безмолвствовать, как ныне.

Берлин. 1923

«Тихо, пусто, как в могиле…»