Пленник

– К черту этого шизанутого пейзажиста! Она была нужна, чтобы было о чем писать Хемингуэю, Воннегуту, Алексиевич и Анне Франк.

– Это уже перебор, – говорю я, – ты спятил. Еще скажи, что это тоже твоих рук дело.

Он молчит. Пожимает плечами.

– Тебе конец, – напоминаю я. – Скоро здесь будут менты.

– За меня не беспокойся, – отвечает Горазд.

Он натягивает балаклаву.

– Чешется, – повторяет он.

– Вся эта история про вайнахцев, их дебильные легенды и мир мертвых – несусветная чушь, – говорю я.

– Почему же? Недурно получилось. Да и какая тебе разница? “Основано на реальных событиях” отлично продается.

Он разворачивается и идет к своим. Обо мне он и думать забыл. Я, как намагниченный, тороплюсь не отстать.

– Я не хочу об этом писать, – говорю ему в спину.

– Ты вообще не хочешь писать. Это не означает, что ты имеешь право не писать.

Нашего отсутствия, кажется, никто не заметил.

– Приступаем к пятой фазе! – командует Горазд.

В этот момент один из террористов вздрагивает и хватается за грудь. Из рощицы неподалеку вспархивают испуганные птицы. Подранок воет – пронзительно, трусливо, подняв голову к небу. Все прочие бросаются врассыпную. Я теряю из вида Горазда, он смешивается с толпой. Стрекочет очередь. Березы покачиваются, будто сонные часовые. Я падаю на землю, потому что хочу жить.

Глава двадцать четвертая

Сначала я действительно хотел написать об этом книгу. Вокруг захвата заложников поднялся серьезный шум. Все было на видео, начиная от вторжения в кинозал и заканчивая расстрелом террористов на кладбище – расправу зафиксировал видеорегистратор, установленный в микроавтобусе. Наша перепалка с Гораздом у могилы Григория Знатного в кадр не вошла. Лекцию экранного террориста разобрали по косточкам. Каждое слово, пауза и ухмылка была поводом обвинить его в сумасшествии. Уже спустя пару недель после захвата три крупных издательства выпустили нон-фикшн, посвященный вайнахскому язычеству.

Меня вновь приглашают на ТВ, я с большой неохотой рассказываю о том, как чуть было не отправился в путешествие по миру мертвых. В “Бестселлере” намекают, что будет ошибкой не воспользоваться ажиотажем.

Ранним утром я честно сажусь за компьютер и открываю текстовый редактор. “Как-то раз меня пригласили на кинофестиваль”, – печатаю я. Удаляю текст. “Моя фамилия Стеблин, и я тот самый случайный прохожий, который спас…” Удаляю. “Терроризм – это чума двадцать первого века…” Удаляю. Мне хватает пяти-шести попыток, чтобы понять, что я не смогу ничего написать на эту тему. Проблема еще и в том, что я-то знаю: все было спектаклем, подставой, показухой. Но рассказать об этом означает низвести террористический акт до состояния фейка. Читать о таком скучно и неловко. Меня посчитают идиотом.

Горазда среди уничтоженных террористов не было. Не представляю, как ему удалось скрыться. Месяц меня рвет на части: я не могу писать, но и не писать тоже не могу. Я знаю: Горазд не простит моего бездействия, штрафные санкции в этот раз будут еще серьезнее, хотя что может быть серьезнее, чем оказаться в лапах религиозных фанатиков.

Для меня бесспорно: в моей апатии повинен исключительно Горазд. Невозможно сосредоточиться на творческой работе, находясь под столь сильным давлением со стороны. Если бы он оставил меня в покое, если бы не довлел своим угрожающим присутствием, если бы его вовсе не существовало – книга была бы уже готова.

Плохому танцору мешают яйца, а плохому писателю, очевидно, его враги. Я бы, пожалуй, прикончил Горазда, если бы знал, как его найти. Казалось ли мне странным, что человек, представляющийся литературным агентом, в состоянии организовать теракт? Даже не знаю. Наверное, на тот момент, я уже понимал, что Горазд – это нечто большее, чем его внешний вид, слова или действия. Его всемогущество легко укладывалось в фантастичность сюжета, заложником которого я стал. Мне оставалось надеяться, что в рамках этого сюжета я не могу погибнуть. Ведь я главный герой, не так ли?

Не знаю насчет гибели, я, как видите, до сих пор жив, а вот неприятности были еще впереди.

Поступает звонок от Семена Кривоногова, я мучительно стараюсь вспомнить, кто это такой. Он говорит, что прилетел в Москву, и ему хотелось бы встретиться. А, вспоминаю я, это адвокат Нины Стеблиной. Насколько я помню, у нас были незакрытые вопросы по нескольким объектам в Барселоне, и он хочет их обсудить. Поэтому я сразу соглашаюсь на встречу. Адвокат говорит, что удобнее будет встретиться у него, он снимает квартиру недалеко от Останкино. Договариваемся на вечер. Я кладу трубку и лениво размышляю, что это вдруг его принесло в Москву. У него же в Киселевске, по его уверениям, дел невпроворот.

Я рад, что нашлись какие-то дела на вечер. Теперь, по крайней мере, есть чем оправдаться перед самим собой.

Я приезжаю к назначенному часу, и хромированный лифт мчит меня на верхний этаж элитной высотки. А неплохо провинциальный адвокат зарабатывает, может себе позволить. Ручаюсь, что ему от “наследства” Стеблиной тоже что-нибудь перепало, только непонятно, как он это провернул. Ладно, не суть.