Пленник

Что касается моей жизни, то вопрос тот же: ну как? В этом смысле книга и жизнь схожи: я сам не знаю, что я написал, и сам не знаю, что я прожил. Да, у меня есть примерное представление о событиях, персонажах, которые двигали эти события, общей интонации и развязке, но я абсолютно не в курсе – что это было. Вот такая вот метафора: жизнь – как книга, которую нельзя переписать или перечитать.

Процесс написания “Пленника” позволил мне примириться и с этой несправедливостью. Жизнь удалась? Жизнь прекрасна? Жизнь прожить – не поле перейти? Черт его знает. Наверное. После всего я выучил только, что она конечна и всегда была такой. А кроме прочего – восхитительной, травмоопасной, ревущей, страшной, мерзкой, жалкой, приятной, простой, сложной, красивой, непознанной, грандиозной, разной, одинаковой, непочатой, раздражающей, вдохновляющей. Моей.

Она была моей. Моей и останется. Даже если ее у меня отберут.

И словно чувствуя эти слова, будто своим совиным слухом уловив мажорный аккорд и намереваясь немедленно его пресечь – в комнату входит Горазд.

Глава тридцать пятая

– Что ты здесь делаешь? – мне приходит в голову только эта идиотская фраза.

– Признайся, Стеблин, – парирует он, – ты рад меня видеть. Ведь ты уже не ждал, что за тобой кто-нибудь придет.

Я впечатываю наш диалог в бумагу. Я по-прежнему в ловушке. Но он так близко. Тот, кто приговорил меня к этому. Он так близко.

– Как дела с книгой? – спрашивает он.

– Я почти закончил.

– Вот и хорошо. Там, откуда я родом, тебе бы сказали, что ты сделал свое дело.

– Но боюсь, книга тебя разочарует.

– Это еще почему? – спрашивает Горазд.

– Великие книги так не пишут.

– Как “так”?

– Ты понял.

– Нет, я не понял. И ты, видимо, тоже кое-чего не понял. Потому что – а как, по-твоему, пишутся великие книги? Ты что, думаешь, писатель садится в удобное кресло и на одном дыхании выдает бестселлер?

– Нет, я так не думаю. Но не всем авторам бестселлеров угрожали расправой в случае, если они не справятся со своей работой.

– А тебе знакомы авторы бестселлеров, которым угрожали расправой, и они не справились со своей работой? – таинственно ухмыляется он, будто намекая, что такими он занимается в первую очередь.

Горазд стоит напротив меня. Дверь по-прежнему открыта. Сердце грохочет взбалмошно, загнанно.

– Не наводи тень на плетень. Когда речь идет о выживании…

Горазд смеется.

– Ты действительно ничего не понял.

Я стискиваю зубы. Мне бы сохранить остатки хладнокровия. Есть чувство, что они мне еще понадобятся. Что касается моего намерения броситься наутек, то от слабости у меня, вероятно, подкосятся колени. Горазд видит, в каком я состоянии. Понимает, что я не боец. Что со мной все ясно.

– Горазд, я тебя ненавижу.

– Ты ведь несерьезно? – он делает обиженное лицо.

– Ты будешь гореть в аду. После того, как я тебя убью.

– Не хочется ставить палки в колеса твоей безупречной логики…

– Так чего я там не понял?

– Всего. Всего этого. – Он обводит руками комнату. – И этого. – Тычет пальцем в рулон бумаги.

– Подробнее.

– Да как тебе сказать. Вот что ты там плел про выживание?

– Я говорил тебе, что писать книгу, тем более, великую книгу, стараясь при этом выжить…

– Да кто тебе сказал, что ты старался выжить?

Внутри прорывает плотину. В голове моментально рождается план: мы умрем вместе. Он и я. Так и должно быть. К этому все шло. И это произойдет прямо сейчас. Я вскакиваю со своего места, перепрыгиваю стол и успеваю заметить две вещи. Первая – цифры таймера, вспыхнувшие красным отблеском. Вторая – Горазд закатывает глаза.

Я врезаюсь в него плечом, опрокидываю навзничь. Он не сопротивляется. Он успевает произнести:

– Вернись на место.

Мы барахтаемся секунд десять, я стараюсь ударить побольнее, но силы на исходе, рывок лишил меня последней энергии. Поэтому моя стратегия – лечь на него и не выпускать из-под себя до истечения тридцати секунд.

– Вернись на свое место, – повторяет он.

Я поднимаю взгляд на таймер. 13… 12… 11… Горазд совершает волнообразные движения своим тощим телом, как змея, что старается выскользнуть из-под валуна. 8… 7… 6…

– Ты же не хочешь, чтобы с ней что-нибудь случилось?

С криком отчаяния я несусь обратно к печатной машинке и хлопаю по пробелу, когда остается две секунды. Горазд поднимается, отряхивается.

– Урод, – говорю я.

– Я же сказал, ты не разобрался.

– Что ты с ней сделал?

Он подходит к ящику, куда тянутся провода. Открывает его одним движением, надавив на секретную панель. Из ящика Горазд достает браслет из белого золота. А потом – миниатюрное устройство, похожее на старинный мобильник: небольшой экранчик, антенна. Резким движением он вырывает провода из ящика.

– Бутафория, – говорит он. – Но ведь иначе ты бы не поверил. Беспроводная связь, – хвастается он, указывая сначала на допотопный мобильник, а потом на печатную машинку.

– Детонатор, – говорю я.

Он кивает.

– Бомба под водительским креслом ее автомобиля. Она едет в другой город. Подальше от тебя.

– Не может…

– Конечно, может. Все это время ты спасал не свою дерьмову шкуру, а ее жизнь. Ты написал эту книгу для нее. Ради нее.