Пленник

– Да, у него была такая дурацкая привычка, как будто одного “нет” недостаточно. Так вот, он мне заявляет: “Я, – говорит, – веду речь о настоящем величии. Я даю вам шанс подняться на один уровень с Моцартом, Вивальди, Чайковским. Вы ведь хотите этого?” В этот момент я понял, что он больной на голову и что зря я сюда приперся. Нужно сматывать удочки. Я ему отвечаю, что да, конечно, хочу, прямо хлебом не корми, подавай величия, но у меня сегодня вечером концерт, и мне еще к нему нужно подготовиться. Тогда он принял суровый вид и говорит, что, мол, я ему должен ответить однозначно: да или нет. Если да, то договор вступает в силу. Если нет, то я забуду о нем уже назавтра. “Что же вы решили? Вам требуется моя помощь?” – спрашивает он. И вот тут я совершил самую большую ошибку в своей жизни.

– Какую? – интересуюсь я.

– Я промолчал. Я подумал, что если скажу ему категорическое “нет”, то он, еще чего доброго, набросится на меня. Я встал и ушел. Он догнал меня на улице и предупредил, что молчание – знак согласия. Я сел в такси и видел, что он стоит и смотрит мне вслед.

У меня в горле стоит ком. Чтобы не выдать своего замешательства, я состроил из себя дурачка.

– Ну ведь сразу понятно, что это какой-то городской сумасшедший.

– Я тоже так думал, – Нестор переходит на шепот. – А потом началось.

– Что? – тоже шепотом спрашиваю я.

– Сначала я разбогател. Вернее, я и до этого не бедствовал, но на этот раз деньги посыпались как из рога изобилия. Я натурально не знал, куда их девать. Их было много, слишком много. Я ничего не заподозрил, потому что заработок был связан с моей профессиональной деятельностью. Рекламные контракты, роялти, гонорары, но их объемы увеличились в несколько раз. Меня стали приглашать в Европу. Да, я там был не последним человеком, но мной заинтересовались по-настоящему, организовали несколько концертов, публика в восторге. Вена, Париж, Монако, Лондон. Проще перечислить столицы, в которых я не побывал. В Москве меня и вовсе готовы были разорвать на куски. Музыка звучала из каждого утюга. Думаю, что ни один классический пианист не удостаивался такого внимания со стороны масс-медиа в последнее время. Ургант, Познер, Дудь, Собчак, – некоторым из них мне даже пришлось отказать из-за плотного графика. И я все еще ничего не подозревал. Я все еще думал, что все идет своим чередом. Что это следствие моих прежних успехов.

– Разве это было не так? – спрашиваю я.

Мое амплуа случайного слушателя требовало изредка подливать масла в огонь.

– Как выяснилось, нет, – говорит Нестор. – Однажды он просто позвонил мне в дверь. Я спрашиваю, вы откуда, Горазд, знаете, где я живу? А он отвечает, что все готово, что он подготовил почву. И теперь дело за мной. Я его спрашиваю: “Вы о чем?” А он говорит: “О мелодии. Вы должны написать для меня мелодию”. Я говорю: “Вы с ума сошли?” А он отвечает: “У нас контракт”. Я закрыл дверь перед его носом. И сосредоточился на концертной деятельности. Какое-то время он меня не беспокоил. И ничто меня не беспокоило. Первый звоночек поступил, когда я понял, что уже давно не пишу ничего нового. Репертуар был заезжен донельзя. Некоторые музыкальные критики начали аккуратно намекать, что ожидают от меня нового шедевра. Да я и сам был не прочь вернуться к сочинению музыки. У меня как раз выдалась пауза между турне. Я отменил все интервью, перенес встречи, уехал на дачу, выключил телефон. Я действительно был готов создать нечто значительное. Нечто, что перевернет музыкальную индустрию… Но я так ничего и не написал.

Он снова уронил лицо в ладони. Я рехнусь, если он сейчас разрыдается. Но он только глубоко вдохнул и снова пригубил пиво.

– И так и эдак – все было без толку. Я не выходил из студии целыми днями, стер пальцы до крови. Но – ничего. Вообще ничего. Вернее, какие-то попытки были, но это были или самоповторы, или подражание классикам. Я такого себе не мог простить. Я размышлял, что случилось, почему я вдруг утратил способность сочинять. И я быстро нашел ответ. Горазд.

Я киваю.

– Да, Горазд, – говорит Нестор. – Я понял, что он всему виной. Он поставил слишком высокую планку. Написать шедевр. Написать нечто, что затмит весь предыдущий опыт. Написать мелодию, которая будет звучать столетия спустя. И хоть я и отказался играть в его игры, но подсознательно пошел у него на поводу. Возможно, я думал, что убью двух зайцев – смогу освежить репертуар и заодно исполню свою часть контракта. И тут я разозлился на него. Какой, спрашивается, к чертовой матери, контракт? Кто этот Горазд вообще такой, чтобы мной манипулировать? Я выступал в зале Венской оперы, в “Олимпийском”, в Карнеги-холле, в конце концов! Кто он такой, чтобы чего-то от меня требовать? И кто такие те журналисты, которые ждут от меня шедевра. И вся прочая публика, которая считает, что произведение искусства – это товар: его производят и продают, а все прочее – детали.

Н-да, его случай был несколько тяжелее, чем мой. Дополнительное давление на него оказывало окружение.