Пленник

Я делаю шаг от колонны и вдруг вижу, как к его столику подходит еще один человек, он мне не знаком. Горазд – само гостеприимство. Он поднимается навстречу собеседнику, усаживает его на стул, где еще недавно сидел детектив, делится с ним заранее припасенной чашечкой кофе. Горазд разглагольствует, улыбается, жестикулирует. Его собеседник пожимает плечами, отворачивается, качает головой. К кофе он так и не притронулся, словно опасаясь отравления. Что-то мне все это напоминает. И тут до меня доходит. Это его очередной «клиент». Очередной я. Наверное, прямо сейчас Горазд ему заливает о книге, настоящей книге, которая будет интересна миллионам. Вот же говнюк.

И да, в моих силах разрушить его планы. Это будет так: я подойду, бесцеремонно усядусь рядом и, не обращая внимания на Горазда, расскажу ничего не подозревающей жертве, что его ждет: слежка, травля, чудеса в решете, что в скором времени обернуться проклятием. Я сделаю все от меня зависящее: спасу из его лап хоть кого-то, кроме себя.

Но слишком поздно. Встреча на фудкорте быстро заканчивается. Человек, не прощаясь, спешит прочь. Теперь мне ничего не мешает попытать счастья в переговорах с Гораздом. Но… Если бы здесь был сыщик в панаме, то я думаю, что он согласился бы со мной: собеседник Горазда – это моя главная зацепка.

Глава тридцать вторая

Здравствуй, Лида. Скорее всего когда ты прочтешь этот текст, меня не будет в живых. Я бы хотел сказать, что постараюсь избежать такой развязки, но дело в том, что от меня здесь уже ничего не зависит. В какой-то момент я потерял веру, что в этой истории возможен хэппи-энд. И я имею ввиду не эту историю, а в целом – мою жизнь. Точнее, нашу с тобой жизнь.

Я примерно представляю, что ты будешь чувствовать, когда узнаешь о моей гибели. Это будет что-то в таком духе: “Ничего удивительного”. Да, тебе будет ужасно жаль, ты сочтешь, что я этого не заслужил, но в глубине души согласишься, что так и должно быть. Что так проще для нас обоих. Но я сейчас не об этом.

Я сейчас о Греции. Помнишь тот пляж, с которого было видно взлетающие самолеты? А еще Кносский дворец, наглых афинских таксистов и ту крохотную гостиницу в Ираклионе, где ужасно скрипели половицы и ты, переступая с одной на другую, умудрилась исполнить вступление к Seven Nation Army?

Ты потом в шутку говорила, что после Греции я тебя разлюбил, потому что у нас больше не было ни одного совместного отпуска. Но правда в том, что все наоборот, только после Греции я и любил тебя по-настоящему. Только это такая любовь, которой любят не женщину, а потрясающий фильм или шедевральную картину, или дорогое украшение в витрине ювелирного. Я знал и не отступлюсь: ты совершенство. Но совершенство – удел знатоков, маститых критиков, а я, я не понимал тебя и наполовину, не знал всей глубины, масштаба и размаха.

Думаю, читатель несколько удивится повороту. До этого в книге твое имя появлялось в лучшем случае полдесятка раз, а тут такое признание. Это объясняется просто: мне неловко перед тобой за себя. Наше время движется в разных направлениях: вскоре я стану прошлым, а у тебя, безусловно, есть будущее. Мне неловко, что мы с тобой так не совпали, вернее, что я не совпал с тобой, потому что с остальным миром ты уживалась прекрасно.

Все, что я написал, было написано только для тебя. Так поступают многие писатели: они выбирают некий ориентир, рисуют образ идеального читателя – понимающего, умного, эмоционального. Того, кто гарантированно прочтет книгу правильно. Многие в качестве такого ориентира выбирают своих родителей, знакомых или кумира. А я выбрал тебя. Может быть, поэтому я написал так мало. Ты была фильтром, который останавливал поступление в мир скверной литературы. Написав рассказ или повесть, я прикидывал, как ты отреагируешь на них, заинтересуют ли они тебя или же заставят скучать. И если у меня было подозрение, что твоим вердиктом будет “неуд.”, то я просто стирал написанное.

Нет, я не пытаюсь обвинить тебя в том, что был недостаточно плодовит. Напротив, я благодарен тебе за это. Ведь в конце концов, “Антитезу”-то я написал и даже опубликовал. И если бы мне выпала возможность изменить в этой книге хоть что-то, то единственное, что бы я добавил – строчку в самом начале: “Посвящается моей жене Лидии”. Многие в таких случаях указывают, за что именно объект посвящения удостоился такой почести и делают приписку: “Спасибо за то, что пробудила меня ото сна, за вдохновение, за мотивацию написать эту книгу, за наших семерых детей, двое из которых не от меня, за уют, за секс, за то, что никогда не критикуешь мои идеи, и т.д. и т.п.” Но мне добавить особо нечего. Вернее, я бы мог написать абзацы текста, но главного так и не сказал бы.