Пленники Амальгамы

В один из дней красноватый гравий вместе с лиственным ковром покрывается белым. Одиночество больше не кружит внутри корта, наверное, ему холодно, как и воробьям, что прилетают на подоконник и, нахохлившись, там сидят. Бывает, белый прямоугольник пересечет черный котяра, оставляя точки-следы, или туда залетит ворона, чтобы клювом доставать корм из-под снега. Это называется – зима. До того была осень, а спустя месяц-другой, говорят, наступит весна. Но я почему-то не верю, что наступит, представляется: снег и лед завоевали город навсегда, как и меня. Внутри моего тела тот же холод, та же белая стерильность, вместе со всем зимним миром я впала в анабиоз…

Из моего ледяного кокона трудно выбраться наружу; и внутрь нелегко пробиться. В него стучатся воспоминания, чем-то похожие на воробьев за стеклом, что при всем желании не могут преодолеть невидимую преграду. Поэтому недавние события недавнего оживают в памяти нечетким абрисом, с добавлением «кажется». Кажется, после моего приступа разразился скандал, устроенный Катей в кабинете главного врача. Кажется, Эдуард Борисович вызывал к себе и, глядя на меня поверх очков, бормотал: «Трудный случай, нетипичный…». А еще произнес: «Неверный подход!» – многозначительно посмотрев на Львовича, что тоже присутствовал в кабинете. Сеансы, во всяком случае, больше не проводят. Еще Катя вроде бы (хотя нет – точно!) громогласно заявила, мол, бешеные деньги дерут, а толку – ноль! А главное, на прогулки выводить перестали! А как без воздуха-то? Эдуард Борисович показывал кондиционеры, что развешаны в комнатах, но та была непреклонна: выгуливайте дочь, и все тут!

Хочу ли я оставить след на белом полотне, что расстилается за окном? Не знаю. И посоветоваться не с кем – Капитана загнали на дно, откуда фиг всплывешь; Зину выписали, поскольку деньги у тетки, что обзывала ее монстром, кончились. Разве что с Сюзанной можно общаться, она объявилась на отделении недавно и проявила ко мне интерес. То есть вначале проявила к Кате, когда та буйствовала и несла почем зря врачей.

– Классная у тебя мамаша! – сказала Сюзанна. – Моей родне все равно: дышу я – не дышу, жива – не жива… А твоя бьется за тебя как тигрица!

Я не стала спорить насчет мамаши, если требуется – извольте. Но следует ли выходить в город, полный опасностей и ужасов? А, Сюзанна? Помнишь, ты говорила, что Питер – город умалишенных? Что психопаты тут рождаются регулярно и, похоже, будут рождаться дальше? Эффектная брюнетка, всегда накрашенная, с маникюром (ну очень непохожая на Зинаиду), посмеивается: ну да, мол, одна Ксения Петербургская чего стоит! Да и цари еще те: царь Петр с его припадками, умственно отсталая Анна Иоанновна, деградант Петр Третий, нимфоманка Екатерина…

– Откуда ты это знаешь, Сюзанна?! – вопрошаю.

– Универ закончила, – отвечают, – но счастья не обрела. Видишь, куда укладываюсь иногда? Учти – сама!

Услышав такое, даже забываю о прогулках. Сама?! Я бы ни за какие коврижки не согласилась, это же тюрьма, пусть и комфортабельная, с телевизорами-кондиционерами! Но объяснить мешает санитарка, что заглядывает к Сюзанне, держа в руках мою куртку и сапоги.

– Опять по чужим палатам отираешься?! – говорит недовольно. – Давай одевайся, гулять пойдем!

Перед тем, как натянуть куртку, на поясе застегивают ремень, от него тянется цепочка с петлей на конце. В петлю продевает руку санитарка, то есть меня выводят на поводке, как пуделя.

И вот мы уже на улице, хрустим свежевыпавшим снежком. Дышу полной грудью, но по сторонам глядеть опасаюсь, памятуя слова Сюзанны. Мало ли кто попадется на пути! Параноики, алкоголики, припадочные, нимфоманки – их же пруд пруди в граде Петровом!

– Эй, светофор!

– Чего?! – вскидываю голову.

– Красный, говорю, горит! А ты на проезжую часть прешься!

Переходим дорогу, движемся дальше, и справа все время: «бу-бу-бу…» Это санитарка, немолодая и полноватая, бурчит, мол, врачам приплатили, а вот ей – ни шиша! Одно название – коммерческая клиника! Поводок при этом поддергивают, будто проверяя, на месте ли я, не сбежала ли? Если выдвигаюсь вперед, меня придерживают, если отстаю – тянут вслед за собой.

Когда поднимаю голову, замечаю разноцветные луковки Спаса на Крови, а чуть в стороне – золоченый шпиль Михайловского замка. Надо же, центр! Причем то место, которое я всегда проходила, возвращаясь пешком с дачи Шишмарева! Бывало, я усаживалась здесь на скамейку, доставала этюдник и с ходу делала набросок замечательного пейзажа. Какие психи?! Какие слабоумные цари?! Это же совершенство, это сама гармония! Вспоминаю то время, и вдруг – слезы из глаз; они текут и тут же замерзают на ледяном ветру…

– Ну, чего застыла? – слышу бурчанье. – Обратно пошли…