Пленники Амальгамы

Я упиралась, однако Катя была непреклонна: пойдем, и все! На следующий день стоим у парадной, откуда выходит тот, чье фото мне показывали. Почему-то оглядывается на окна второго этажа, мнется и говорит, что не может принять. По идее, я должна испытать облегчение, а испытываю – боль. Как же так?! Я наступила на горло собственной песне, пересилила страхи, неприязнь, как их там… Ага, фобии! Пересилила и пришла, а этот, который объявления развешивает, – не желает иметь со мной дело! Катя лебезит, жалуясь на тараканов в моей башке, я же страшно обижена. Я сама – таракан, ноль без палки, ничтожество безмозглое, что еще раз подтверждает человек, которого я сочла крутым, необычным, выдающимся! В моих видениях он представал капитаном корабля, который знает маршрут в благословенный край, где ставят на место съехавшие крыши и где шарики не забегают за ролики! А на самом деле?! Обманщик, прохиндей, а может, трус, испугавшийся того, на что замахнулся…

Рассказываю с мстительным удовольствием, распаляя обиду, будто ранку расковыриваю. Голос молчит, то есть меня внимательно слушают. Тогда еще поддадим вруну, писавшему про отчуждение души от мира и про какой-то метафизический аутизм. Сволочь, брехло, ненавижу!

– Тише, тише… – вступает голос.

Да куда там! Разойдясь, ору на невидимку, что сидит в головах и мной рулит. «Ты, обладатель голоса – такой же, ничем не лучше! А может, ты и есть этот самый Ковач?! Ха-ха-ха, угадала! Надо же, обмануть решил, лекарь хренов! Отказался в свое время?! Так вот теперь я от тебя отказываюсь!»

Тут же распахивается дверь, в кабинет заходит усатый парень в белом халате и, присев на кушетку, прижимает меня к ней.

– У вас все в порядке? – спрашивает.

– Обычный перенос, – отвечает голос, – на первых порах типичная реакция… Ладно, на сегодня хватит.

Спустя минуту невидимка обретает человеческий облик. Аккуратный пробор светлых волос, тонкие золотистые очки, худощавое лицо. На Ковача совсем не похож, похож на моего директора школы (обычной, не художественной), правда, тот не надевал белого халата. И про переносы не говорил, а тут второй раз уже произносят слово, обозначающее непонятно что. В прошлый сеанс оно тоже звучало, тогда меня так заколбасило, что чуть кушетку не разломала. Матом орала на «директора», чье имя-отчество никак не запомню, а почему? Потому что про шрамы начал выпытывать, а я в отказ пошла. Не хочу, запрет! Он же настаивал, ну и получил – я сама превратилась в дракона, готового рвать с корнями светлые волосики и топтать ногами золотистые очки. Тогда тоже был санитар, что пытался успокоить ожившую мумию, ревущую будто пожарная сирена. Позже я решила: теперь фиг пустят на кушетку, а поди ж ты – опять уложили!

– Про этого Ковача откуда узнали? – звучит неожиданный вопрос.

Уже стоя в дверях, пожимаю плечами:

– Его Магдалена разыскала, у нее спрашивайте.

– Магдалена?!

– Катя, какая разница?

Следует пауза.

– Да, конечно… Ладно, спрошу у твоей матери. Таких лекарей наказывать нужно – по закону!

Только мне наплевать, злость испарилась, осталась лишь слабость в теле. После лежки в кабинете всегда накатывает расслабуха, хочется одного: добраться до палаты, рухнуть на кровать и, натянув на голову одеяло, отключиться.

Одеяло у меня классное, из синтепона; и кровать удобная и просторная. В палате туалет, душ, мягкий коврик на полу, а главное, я тут одна. В других больницах, по словам Кати, пациенты теснятся в палатах по семь-десять человек, я же пребываю в счастливом одиночестве. Да, решетка на окне, но какая! Фигурная, изящная, с узором, напоминающим ворота Зимнего дворца. Я помню этот узор, срисовывала его на одном из занятий на даче Шишмарева, словом – живи и радуйся! Что мешает? Прежде всего – пожар в голове, который вроде как потушен, пламя не рвется из окон, но головешки пока дымят. А если плеснуть бензинчика, как на сегодняшнем сеансе? Тогда моментально вспыхиваю, готова сжечь себя и окружающих. Еще мешает черный глазок под потолком. Он висит высоко, не допрыгнешь, хотя допрыгнуть хочется, чтобы набросить на глазок полотенце. Да что там – одеяла синтепонового не пожалела бы, лишь бы закрыть всевидящее око.

Что око всевидящее, я поняла во время самой первой беседы, когда сидела в кабинете главного врача (опять же, не помню имя-отчество). На одной стене там висел большой портрет бородатого мужика, которого я посчитала Львом Толстым, о чем тут же поведала хозяину кабинета. Оказалось, это знаменитый мозговед Бехтерев. Потеряв к нему интерес, я обратила внимание на панель из небольших телеэкранов, висевшую на другой стене. Экраны, объяснили, обеспечивают возможность круглосуточного контроля. За каждым глаз да глаз, короче, так что форс-мажор полностью исключен.

– Кто исключен? – не поняла я.