Пленники Амальгамы

Со временем собралась целая картотека тех, кто не побоялся взглянуть в глаза собственному безумию, рядом с которым мифическая Горгона отдыхает. Какие змеи на голове?! Чушь, детский мультик! Тут не в воображении – в реальности каменеешь, ведь безумцы не герои, обутые в сандалии с крылышками – их крылышки обрезаны по самое основание. И все же окаменевшее существо, собрав последние силы, впрыгивало на другую сторону зеркала, чтобы постепенно, вместе с Ковачом, создавать собственный образ. Механика процесса даже для автора была загадкой, оставались только предположения, например – что в портрет уходит болезнь. Можно было вспомнить шаманские практики, задуматься о целительной силе искусства; главное, найденный по наитию метод работал, и доказательство тому – домашняя картотека. Скрепленные на живую нитку листки, фотографии, рисунки трудно было назвать историями болезни. Скорее – вехами нелегкого пути, где имелись свои взлеты, падения, и тонкая ниточка контакта то и дело норовила порваться навсегда. О, сколько раз они замыкались, уходили в отказ, истерили, едва ли не с кулаками бросаясь на того, кто вознамерился им помочь! Он же пробивался к их душам, снимая слой за слоем броню безумия. Чем дальше, тем более становилось понятно: все они обращены на самих себя, парадоксально утратив при этом способность видеть себя. Эта потеря лица, или, если угодно, утрата души, выдавливала человека из процесса естественного общения, заставляла замыкаться, сиречь – превращала в камень, летящий в ледяном вакууме, в собственном времени и пространстве…

Потом была больница Ганнушкина, институт Сербского, другие психлечебницы, и везде он вел двойную жизнь. Бурихин давно умер, незадолго до смерти удостоившись звания академика, его же наследник (каковым Ковач себя считал) вел партизанский образ жизни, разрабатывая свой метод более на дому, нежели в стенах учреждений, в которых служил. Случайно освоив одну изобразительную технику, далее он осваивал целенаправленно графику, акварель, гуашь, масло, лепку бюстов… На приличном уровне, кстати сказать, знакомые профессионалы оценивали его картины на крепкую четверку, кое-кто и на пять. «Старик, почему не подаешь заявление в Союз?! Подавай, с рекомендациями поможем!» – «Но я не…» – «Ты псих?! Нахватался от своих больных, да?! Заразился?! Плюнь на них, творчество – это же счастье! Да и бабки тоже, иногда такие халтуры обламываются – тачку можно приобрести! Квартирный вопрос решить! У тебя же коммуналка, так? А тогда – нечего кобениться, вливайся в коллектив!»

И ведь были правы: жил тогда в пятнадцатиметровой комнате, зарплата оставляла желать, а главное, видел: перед ним Великая Китайская стена, не перепрыгнешь; о том, чтобы ее разрушить, – речи не было. А отношение коллег? Партизан из него оказался аховый, опять же, набирал силу Интернет, где странного доктора то ругали, то славословили, передавая из рук в руки. А тогда в лучшем случае ехидные реплики за спиной, в худшем – вызов на ковер и разбор полетов, дескать, нарушение врачебной этики, а может, и действующего законодательства! Устные кляузы, письменные доносы – чего только не было, он почти привык к амплуа мальчика для битья. А сарафанное радио между тем работало на полную мощь: Ковача отыскивали на дому, в командировках, даже на отдыхе (хотя последний отпуск позволил себе три года назад). Что его ничтожная картотека?! Если вписать в карточки тьмы и тьмы тех, кто мечется, не в силах побороть зловещий недуг, то каталог не вместит ни одна регистратура. «SOS, помогите! – вопили больные и их опекуны. – Сделайте хоть что-нибудь!» И Ковач заставлял вглядываться в зеркала, рисовал, лепил, не спал сутками, ища поддержку в мифах и легендах, в том числе порожденных больными.

В Карелии, куда приехал с партией когнитивных стимуляторов, опять ожил в памяти остроносый. Знакомясь с историями болезни участников фокус-группы, Ковач прочел нечто аналогичное, дескать, наш мир – грандиозный обман, карикатурное изображение настоящей жизни, скрытой от сирых и убогих обитателей планеты Земля. Да и сами обитатели – карикатура, жалкая пародия на подлинное человечество, которое должно быть создано заново.

– Считаете, этого Зайцева следует включать в группу? – задал вопрос куратору. – Мой препарат для такого – бесполезен…

– Эта галиматья в прошлом, – успокоили Ковача. – Он уже после курса психторопов. А раньше – да, просто утомил историями про демиурга-бракодела, что слепил наш мир на живую нитку, исказив замысел. Мол, все мы – бракованная продукция, детали механизма, который испорчен изначально.

– А сам он, надо полагать, призван спасти мир от порчи?

– Не совсем так. Спасителя искал среди персонала. Останавливался напротив врачей, заглядывал в глаза, задавал вопросы…

– И что?

Куратор развел руками:

– Не нашел! Сказал: надо искать дальше. То есть такой человек где-то существует, но где – непонятно. Причем первыми спасутся именно поврежденные умом. А насчет нас еще подумают – надо ли с нами возиться?